«Бердичев» — многообещающее название книги, для всех: для евреев, для русских, поляков, украинцев, белорусов. Думаю, что и для израильтян — как олицетворение жизни нации после древнего Израиля и до Израиля нынешнего. Как говорит один из персонажей книги: «Беркоград проклятый. Бердичев — еврейская столица».

Адекватных слов об Освенциме не существует. Можно умножать те, которые все-таки сказаны. Это не даст забыть про кровь, слезы, предсмертный хрип, хотя ничего и не переменит. Но все они одной тональности. Читая, я старался понять, почему у книги Шпигельмана такой успех. Да потому что он нашел другую тональность. Все то же самое, и так же неотменимо, и серьезно. Но не невыносимо, без рвущихся из горла рыданий, без битья головой о стену.

Мы привыкли к картине обособленности евреев, замкнутости их жизни на самой себе, отчужденности от нееврейского окружения. И с другой стороны — враждебности к ним, постоянной готовности окружающих к агрессии, к унижению и насилию... И вдруг оказывается, что раввин, со всеми своими пейсами, талесами, ермолками и лапсердаками, может остановить тележку у чужих ворот, войти на чужой праздник, вмешаться, завести свои порядки. И что это не просто нравится «чужим», а приводит в восторг, в состояние «безумного счастья».

Недавно я подслушал разговор совсем юных белых девушек — в основном хорошеньких блондинок‑евреек — с черными приятелями: они обсуждали, что будут делать, когда в Буффало начнутся первые расовые беспорядки. И одна из них предложила ходить между двумя толпами — белой и черной — с плакатами «Занимайтесь любовью, а не войной». Изящное и бесполезное — как чудный сон — решение, и я достаточно стар и циничен, я знаю это, так же, как знаю, сколько мрачности и безнадеги даже в их юной любви, как понимаю, что и в браке (а я уверен, некоторые из них выйдут замуж за своих черных возлюбленных) больше проблем, чем решений.

10 декабря в Стокгольмской филармонии состоится очередная церемония вручения Нобелевской премии по литературе. Писатель Анатолий Найман вспоминает тех, кто так и не удостоился престижной награды.

«Будь человеком. Будь евреем. Будь еврейским человеком. Будь человечным евреем», — написал когда-то Ицик Мангер, крупнейший идишский поэт первой половины XX века, удостоенный читателями титула Принца еврейской литературы. В этом году исполнилось 50 лет со дня смерти Ицика Мангера.

«С неописуемой радостью и волнением, преисполненные горячей благодарности мы переживаем, фюрер, величайшую победу — ввод германских войск в Париж... Ваша Лени Рифеншталь»... След от пучка лучей, прошедшего через линзу ледяного зрачка на кинопленку, оказался залит кровью. Кинематография не выручила биографию.

«Русский роман» — актуальный роман. Для нас. Для выросших там, где идеалисты, равно как и боевики «Народной воли», готовили приход социализма, и практики 70 лет в одной отдельно взятой стране его осуществляли. Оказалось, что не в одной. Оказалось, что тем же самым были заняты в Палестине. Избегая диктатуры, тяги к тоталитаризму ГУЛАГа, строили социалистическое государство кибуцев и мошавов. Создавали «трудовые бригады имени Фейги Левин», реквизировали наряды и драгоценности, присылаемые из-за границы богатыми отцами дочерям, изучали труды «классиков», создавали «музеи первопроходцев», шли в профсоюзную номенклатуру.

Сегодня на 86 году жизни скончался литературный критик Лев Аннинский, автор и давний друг нашего журнала. В память о Льве Александровиче «Лехаим» публикует две его статьи, выходившие в журнале в прошлые годы.   

И все же до сих пор трудно понять, отчего на книгу Подгореца реагировали так гневно. Как‑никак, она, в сущности, написана по канонам популярного литературного жанра — романа воспитания, а сам Подгорец предстает в ней в роли этакого Гека Финна, плывущего по водам нью‑йоркской интеллектуальной культуры 1950–1960‑х годов, встречая на своем пути как доброжелателей, так и пройдох. В ницшеанских категориях это рассказ о том, как Подгорец стал тем, кто он есть.

О жизни человека при тоталитарном режиме, о диктаторах третьего мира, о латиноамериканских гротесках много написано авторами куда более значительными, чем Ингландер. Он, конечно, не помянутый Кафка, не Оруэлл, не Грэм Грин. Что не отменяет того факта, что в его романе есть много моментов, которые, говоря языком школьных сочинений, «заставляют задуматься».