Многое в романе Фейхтвангера, что когда‑то казалось новым, важным, скандальным, ныне вызывает у нас ощущение дежавю. Даже если мы не читали «Семью Опперман», мы читали какие‑то ее вариации. Мы знаем, что будет с персонажами, раньше автора и самих персонажей. Неспособность мира хранить преданность девизу «Никогда больше» ныне яснее прежнего: так к чему нам очередная история европейских евреев накануне их уничтожения?

В 1927 году Винеру страшно было даже подумать, что немецкие евреи попытаются оторваться от Германии. Спустя два десятка лет после своего вынужденного расставания с Германией он не проявлял ни малейшего желания вернуться. Во всяком случае, жить там он не намеревался. Но в начале 1950‑х Винер стал посещать Германию, чтобы разговаривать с молодым поколением о том, что стряслось, и о принципах, которые его страна олицетворяла когда‑то. Однако Винер больше не верил в слияние германского и еврейского начал и перестал быть противником сионизма

Роз Валлан, искусствовед, сотрудница парижской галереи Же‑де‑Пом, осталась на своем посту в июне 1940‑го, когда здание заняли нацисты. Им нужно было место — но не для экспозиции, а для сортировки: сюда свозили похищенное искусство, главным образом из еврейских домов и галерей. Наивные эсэсовцы думали, что фройляйн Валлан ничего не поймет по‑немецки. Они ошибались. Она все понимала и запоминала

Даже те, кто по нынешним временам в Россию ни ногой, не могли удержаться и не поздравить Викторию Валентиновну: такая уж персона — цадик, цадик объединяет, хасиды не расстаются, воспоминания о времени, проведенном при дворе, лелеют как самое дорогое («“Сэфер” — лучшее, что со мной случилось в жизни», — звучало из зума), а свой дар цадику провозят даже контрабандой, даже под псевдонимом

Мы знаем, что Б‑г даровал нам Тору на Синае, потому что мы там были. Мы чувствовали запах дыма, мы видели чудеса, мы содрогались вместе. И мы из поколения в поколение рассказывали об этом опыте из первых рук своим потомкам. Читая в праздник Шавуот в синагоге Десять заповедей, мы постигаем их через совместное воображение — и неважно, воспринимаем мы эту историю буквально или фигурально

Единой «психопатологии нацизма» не существует. Обвиняемые на Нюрнбергском процессе представляли собой разнородную группу — от душевнобольных до интеллектуалов без совести. Психологические исследования не выявили универсального признака, отличающего нацистского преступника. В этом и заключается главный вывод: зло может быть организованным, идеологическим, но совершаемым самыми разными людьми — не обязательно безумными, но всегда опасными. И ни один тест не даст гарантии, что подобное зло не повторится в ином обличье

В 17 лет ее вместе с родными и прочими евреями Лодзи согнали в гетто, немцы устроили его в городских трущобах... В августе 1944 года гетто ликвидировали, Розенфарб с семьей депортировали в Аушвиц, оттуда Хаву с матерью и сестрой отправили в трудовой лагерь Зазель неподалеку от Гамбурга: они строили дома для немцев, пострадавших от бомбежки. В 1945 году британцы освободили ее в Берген‑Бельзене. Пять лет Хава провела в Бельгии в качестве перемещенного лица, в 1950 году эмигрировала в Канаду и поселилась в Монреале. «Древо жизни» берет начало в Аушвице...

Для Казановы евреи были прежде всего хозяевами ломбардов, ростовщиками, торговцами мебелью и одеждой. Они также появляются в его мемуарах как богатые соперники за внимание молодых христианок. Сложные, парадоксальные отношения Казановы с евреями и еврейской историей были таковы, что он мог принимать гостеприимство от тех, кого считал врагами, затем сопровождать их в молитвенный дом, одновременно наживаясь на псевдокаббалистических знаниях и вожделея их дочерей

Путешествие в Иерусалим принесло Беллоу осознание не обязательно того, какой он еврей, но определенно того, какой он американец. Перечислив ужасные события, творящиеся в мире, он замечает: «Как американец, я волен в любой день решать, стоит ли мне задумываться об этих мерзостях или нет. У меня нет нужды обращать на них внимание. Я могу просто не открывать утреннюю газету. В Израиле человек лишен такого выбора. Там сумма жестокого насилия увеличивается каждый день. Израильтянин должен постоянно отслеживать изменения обстановки во всем мире, ибо любое может его коснуться»

На первых страницах книги «Памяти многих» мы находим репродукцию одного из этих архивных документов, касающегося суда над Леонор де Карвахаль. Разглядывая его, нельзя не поразиться красоте почерка. Кто был тот писец, который неспешно оформил по всем правилам приговор, вынесенный криптоиудейке, а заодно вывел эти прописные буквы — настоящий шедевр каллиграфии?

«Дети Екклесиаста» — книга тех, кто не боится столкнуться с апокалиптической бездной, заглянуть в глаза историческому мраку и одновременно вглядываться в отблески вечного света. Аркадий Ковельман, опираясь на наследие Шестова и Бродского, на хасидскую традицию, античную философию и герменевтику, соткал произведение мысли, где слова пронизаны поиском «новых глаз», способных разглядеть сокровенный порядок внутри кажущегося беспорядка

В первой половине 1950-х годов СССР вызывал восхищение у многих израильских политиков и деятелей культуры. Описывая культурную жизнь Израиля в первое десятилетие его существования, историк литературы Дан Лаор отмечал, что многие израильские левые социалисты были очарованы СССР. «В их число входили чиновники, писатели, интеллектуалы, журналисты, ветераны Хаганы и Пальмаха, кибуцники и вожди молодежных организаций. Они считали СССР образцом прогрессивного общества, и победа советских граждан над нацистами подкрепила это мнение»