По сути, вся книга Иличевского это персональный Страшный суд над миром — и над иными мирами, — но суд милостивый. Мистические наития, которыми изобилует «Исландия», всегда производны от детально описанных обстоятельств места и действия, что придает его духовным эскападам вещественную убедительность... «Исландия» — это великий гимн нашей стране и Сиону: «О, Израиль! Ты вселенная на краю апокалипсиса. Ты форпост у безбрежья пустоты».

Артукович руководил пытками и убийствами 770 тыс. евреев и сербов в лагерях смерти, будучи министром юстиции и министром внутренних дел Хорватии в годы Второй мировой войны. Он демонстрировал такую жестокость, которая шокировала даже нацистов... При этом после войны более 30 лет Артукович беспрепятственно жил в США. В конце концов преступник предстал перед правосудием — во многом благодаря подростку-еврею из Лос-Анджелеса...

Борясь с восстанием, евреи укрепили свою экономику и социальное единство, расширили территориальные претензии. Они создали централизованные учреждения и дисциплинированную армию, приобретшую опыт. До того, как в 1947 году разразилась еврейско-арабская гражданская война, палестинцы «фактически уже проиграли войну, а вместе с ней и большую часть страны, за десять лет до того».

Корри тен Боом использовала дом своей семьи и часовую мастерскую, находившуюся внизу, чтобы прятать евреев и участников голландского Сопротивления от нацистов. За время существования тайника на крыше магазина «Тен Боом» там получили убежище несколько сотен евреев и участников Сопротивления. Большинство из них оставались в доме лишь несколько дней или часов, но несколько человек месяцами жили вместе с семьей.

Определение «советский еврей» применимо ко всем евреям, которые проживали на территориях, входивших в бывшую черту оседлости, а затем вошедших в состав большевистского государства и Советского Союза. «Определение же “русский еврей” здесь не подходит, так как оно не может быть отнесено к идентичности тех людей, которые, по большей части, никогда не называли себя русскими: это евреи, жившие на территориях, сегодня являющихся Украиной и Белоруссией», — пишет Саша Сендерович.

Никто из них не был евреем, но каждый подвергался большой опасности, спасая евреев. Что побудило их действовать, а не стоять в стороне, как поступали многие, молчаливо соучаствуя? Религиозная вера была одним из катализаторов их сострадания. Решив в свои последние недели во Франции подписать как можно больше виз, Соуза Мендеш, набожный католик, публично заявил толпе беженцев у своего консульства: «Я предпочел бы встать с Богом против человека, чем с человеком против Бога»

К началу XVIII века христиане, говорившие на немецком, стали воспринимать идиш как язык, в недрах которого и с помощью которого евреи утаивают свою криминальную деятельность. И в воровском жаргоне, и в идише элементы немецкого языка смешивались с элементами иврита и арамейского, а потому в восприятии многих носителей немецкого «язык евреев был языком воров, поскольку евреи были по сути своей ворами».

В январе 1944 года Генри Моргентау-младший лично убедил Рузвельта создать Совет по делам еврейских беженцев. Совет по делам беженцев объединил шпионов и контрабандистов, местных чиновников и дипломатов, чтобы кормить, финансировать и вооружать подпольные сети в надежде открыть двери к свободе для оставшихся евреев Европы, у которых был шанс спастись от ужасов Холокоста. В какой-то момент совет даже вел переговоры с нацистами о выкупе евреев.

По всей Европе лидеры юденратов обычно видели себя так, что они способствуют смягчению приказов немецких властей. Они не считали себя коллаборационистами. «Еврейским лидерам приходилось балансировать, помогая своим общинам, уступая требованиям Германии, но одновременно пытаясь свести к минимуму уровень своего сотрудничества», — замечает Вастенхаут.

Поскольку Рот был американским евреем, со свойственным американскому еврею странным сочетанием ответственности за иудаизм и безразличия к нему, желание он воспринимал как еврейскую проблему. Все, что он считал важным — писать честно, оставить родной дом и жить в большом мире, наслаждаться сексом, — было для него победами над иудаизмом... Рот терпеть не мог ярлык «еврейский писатель», но никогда не переставал «писать о евреях».

О «развале устоев», в сущности, и написан роман Жаботинского. Кончается мир, который выглядел таким прочным, налаженным навеки и бестревожным. Предчувствие близких трагических перемен гонят прочь, пробуют заглушить напускной беспечностью и праздничностью. Но на самом деле происходит необратимое разрыхление всего культурного слоя, каким была старая еврейская Одесса, и циничное «А почему нельзя?» становится метой времени.

Мне не казалось, что родители входят в специальный еврейский круг или что большинство их друзей евреи. Довоенная ленинградская коммуналка, двор в Свердловске, куда нас эвакуировали, двор в Ленинграде после войны, сослуживцы отца и матери, близкие знакомые — при чем тут евреи? Родственники — ну да, но их было немного, тоже война постаралась. И сказать, что они были какие-то специально еврейские, я никак не мог: обыкновенные дяди-тети — как все.