Мне бы хотелось, чтобы «Джентльменское соглашение» Хобсон было устаревшей мелодрамой. Но истории вроде той, что случилась с Джилл Каргман, напоминают, что эта книга остается актуальной. И вдобавок напоминают, почему писатели — каждый на свой лад— сегодня должны попытаться ринуться в бой. 

Поле для поиска персонификации Холокоста было изначально сужено. Очевидно, что по резонам отчасти политическим, отчасти психологическим на этом месте могла оказаться девочка из Голландии, Франции, Австрии — но не из Советского Союза, не из балтийских стран и даже не из Польши. Опять же, дело не столько в умысле, сколько в том, что происходившее в СССР слишком сильно отличалось от того, что видели жители оккупированных стран Западной Европы. Другой мир, другая война... 90 лет назад родилась Анна Франк

Десять лет назад ушел из жизни выдающийся русский поэт Лев Лосев. Еще в 1960-х годах Лосев познакомился с Иосифом Бродским и стал не только поклонником, но и многолетним исследователем творчества будущего нобелевского лауреата.

Десять лет назад ушел из жизни знаменитый писатель Морис Дрюон. Его отец Лазарь Кессель был выходцем из зажиточной оренбургской еврейской семьи, чьи родители перебрались во Францию задолго до всех катаклизмов XX века. Рассказы о минаретах, караванах с восточными сокровищами и золотых куполах оренбургских церквей навсегда поселили в сердце Мориса миф о прекрасной родине его предков.

«Ни одного поляка немцы не преследовали за то, что он не жег евреев», — сказал Анне Биконт житель Едвабне. Как и большинство из горстки сограждан, готовых рассказать правду о побоище, он отказался сообщить свое имя — знал, соседи будут травить его за то, что опровергает их фальшивую версию истории. Едвабне упорно держался таковой: убивать заставили поляков немцы. Городской священник пошел еще дальше: он сказал, что хитрые немцы оделись поляками, когда загоняли евреев в овин.

Поскольку проза Бассани неразрывно связана с местом действия, предполагается, что читатель знаком с зигзагами итальянской истории ХХ века. Ключевое событие в жизни Бассани произошло в октябре 1938 года — 80 лет и один месяц назад, когда в Италии были введены собственные расовые законы, составленные по образцу антисемитских Нюрнбергских законов, существовавших в нацистской Германии. Внезапно итальянская еврейская община — ее история восходит к эпохе античности, а к середине ХХ века она уже почти столетие была сильно ассимилирована — оказалась вышвырнута из общественной жизни.

Революционный дух, овладевший некоторыми евреями и гораздо большим числом неевреев в первые годы ХХ века, привел к самым разнообразным бедствиям, не в последнюю очередь для самих евреев. Несмотря на искреннюю преданность евреев национальным культурам тех стран, где они жили, их любовь к Гете, Мицкевичу и Петефи, они все равно были подозрительными чужаками без собственных корней. Евреи стали воплощением зла, разрушительной стороны современности, дергающими за ниточки международный капитал и СМИ. Хуже того, они стали теми, кто готов разрушить народ во имя мирового коммунизма.

На кого из современников похож Амихай, каким его показывает нам Бараш? В сравнении с Целаном он слишком рационален и спокоен; в сравнении с Хьюзом — слишком эпичен. В одном из комментариев Бараш вспоминает Бродского и... Окуджаву. Окуджава здесь, конечно, совсем ни при чем, а Бродский... да, его разветвленный синтаксис, его холодно отстраненный взгляд на мир как‑то корреспондируют с миром Амихая.

Многие аспекты научных представлений Шолема о каббале были подвергнуты суровой критике, и, как это бывает со всеми гигантами, нашлись те, кто хотел бы преуменьшить значение его наследия. С современной точки зрения его интерес к мессианскому мифу, к демонизму, к иррациональным факторам политических опасностей, о которых он предупреждал, каким‑то косвенным образом, может быть, неосознанно, приближал реальность этих опасностей. И все же он остается титанической фигурой.

Было бы печально, если бы почитатели Триллинга, особенно евреи, прочтя книгу Кирша, перестали восхищаться своим кумиром из‑за его выраженных антиеврейских эмоций. Все это, повторим, писалось другим евреям, и, хотя он не мог избавиться от многолетней привычки бичевать иудаизм и еврейство, обращаясь к евреям, в разговорах с неевреями он высказывался об иудаизме и еврействе сугубо позитивно.

Послевоенная французская литературная элита косо смотрела на славу и коммерческий успех Гари, его частенько не принимали всерьез, именуя «писателем для средних умов». Романов Гари никто не читал, сказал некий критик: «Быть застигнутыми за чтением Гари? Все этого боялись, как чумы. Никто не читал его книг. Никто, кроме, разумеется, широкой аудитории». Гари ответил одной из своих остроумных сентенций: «Авангардист — это такой человек, который смутно знает, куда держит путь, но добирается туда первым».

В ХХ столетии состояние оторванности от традиции, ощущение, что тобой манипулируют враждебно настроенные институты, и постоянный риск внезапно стать жертвой насилия преследуют практически каждого. Писатель, чье имя впоследствии станет описывать целый феномен, выступает как пророк, дающий имя опыту, который ждет каждого из нас. Поэтому на самом деле не так уж важно, где будут храниться рукописи Кафки: в Германии или в Израиле. Важно то, что мы все живем в кафкианском мире.