В жизни и литературном творчестве Фишла Шнеерсона и Авраама Шлёнского и в переводе «Хаима Гравицера» с идиша на иврит продолжается парадоксальный диалог между традицией и современностью, между мятежным духом хасидизма и ограничениями его религиозных законов. Этот парадокс был свойственен Хабаду с самого начала, и его изучение, как мы увидели, было целью и путешествия Гравицера. Современные посланники Хабада, шлухим, отличаются от всех прочих еврейских активистов тем, что для них равно большое значение имеет трансцендентный дух каждого человека и ограничения алахического ритуала.

Загадка присоединения православных русских людей к иудаизму не разгадана до сих пор и едва ли будет когда-нибудь исчерпывающе разъяснена. Родион Агеев, принявший иудаизм в России и собственноручно сделавший себе и своим сыновьям брис-милу, ступил на берег Яффы не иммигрантом, а репатриантом. И, как и у большинства новых репатриантов, его интеграция в новую среду не была безоблачной.

Несмотря на свой оптимистический взгляд на мир как на Б‑жественный сад, Ребе никогда не закрывал глаза на то, что время от времени наш мир гораздо больше напоминает джунгли. Поэтому он неизменно настаивал, что наша реакция на трагедию, ставшую следствием сознательных человеческих поступков, должна предполагать конкретные шаги по исправлению морально‑нравственного состояния общества.

Дов Садан был современным Аристотелем. Мы, студенты, получали знаний ничуть не меньше, чем на лекции, провожая его пешком из университета до его дома в Бейт а‑Керем. Как известно, Аристотель прогуливался со своими учениками, читая на ходу свои лекции. Так и Садан не переставал говорить ни на минуту, рассказывая и анализируя еврейскую культуру, как настоящий перипатетик. Из Садана буквально бил фонтан идей и мыслей, он просто не мог молчать. Даже в неформальной беседе между студентами он вставал во главе разговора.

От человека, нарушившего волю Всевышнего, выраженную в Торе, требуется полное раскаяние и абсолютная готовность исправиться. Никакой компромисс тут невозможен: невозможно признать грешника наполовину правым и наполовину виноватым. Перед лицом Истины никто не осмелится выступить с оправданием своего несогласия с ней.

«В еврейском языке есть нечто, ускользающее от всех определений, но вполне конкретное — то, что евреи называют “аават Исраэль”, или “любовь к еврейскому народу”, — написал Шолем. — У вас, моя дорогая Ханна, как и у столь многих интеллектуалов, вышедших из рядов немецких левых, ее нет и в помине». «До чего же вы правы, когда говорите, что во мне нет такой любви», — отвечает она напрямик. Люди должны хранить верность добру и правде, а также друзьям, которых выбирают сами; им не следует хранить верность неким национальным идентичностям или группам людей, поскольку она непременно приводит к отказу от независимого мышления.