Американский журнал “Jewish Journal” опубликовал рецензию на книгу “Memoirs of a Jewish District Attorney from Soviet Ukraine”, мемуары Михаила Голдиса (1926–2020), следователя и прокурора, проработавшего три десятилетия в послесталинской Украине. Книга вышла на английском языке в переводе его внука, исследователя русской и еврейской литературы Марата Гринберга (Reed College). Это не просто личная хроника — это свидетельство о том, что значит быть евреем с удостоверением советской власти и при этом — в системе, которая евреев системно унижала, стирала и выталкивала.

Книга выстроена как собрание эпизодов: расследования, суды, допросы — каждый из которых Голдис описывает сдержанно, почти протокольно. И в этом — сила: в лаконичных наблюдениях сквозит понимание среды, где всё сказанное вслух оборачивается риском. Он редко выражает эмоции напрямую, но каждое дело становится взглядом в структуру советской власти и одновременно в природу повседневного еврейского выживания.

В главе «Ошибка объекта» Голдис описывает, как бригадиры стройки обвинили начальника Розбама — еврея — в жестоком избиении. Но выясняется, что Розбам отказался участвовать в махинациях с зарплатой, и в ответ услышал: «Он же просто жид… мы его сломаем за секунду. Эти жиды — трусы». Розбам согласился на драку, победил и бросил врагу под ноги: «Обеденный перерыв окончен». Этот эпизод подводит Голдиса к ключевому наблюдению: «Они выбрали еврея, потому что думали, что евреи — слабые. Но столкнулись с другим типом еврея. Тем, которого не знали. Сильного телом и духом. Мужчину с гордостью и храбростью».

Позже Голдис спрашивает себя: «А я? Сколько раз меня унижали просто за то, что я еврей? И что я сделал? Ударил кого-нибудь по лицу? Сказал “как вы смеете?” хоть раз? Спасибо тебе, мой соплеменник, за этот урок».

Несмотря на служебное положение, Голдис не имел даже домашнего телефона, который ему полагался. А однажды начальник сказал ему, что обком требует его уволить — «потому что ты еврей». Он остался на месте, но сигнал был ясен.

Идентичность Голдиса, как у многих евреев позднего СССР, была полифоничной: советская, русская, украинская, еврейская. Родители — партийные, но дома говорили на идише. Бабушка в Йом Кипур размахивала колбасой — демонстративно, но и от безысходности. Сам Голдис не знал идиша, рос в еврейской пустоте при сахарном заводе. Был ранен под Шяуляем, а в госпитале впервые услышал: «Ты не имеешь права петь наши песни. Ты же еврей».

Рецензент Моника Осборн пишет, что центральная мысль книги — это образ «еврея, которого они не знали». До войны Шестидневной, до тель-авивских небоскрёбов и хайфских стартапов, быть евреем значило — быть унижаемым. И даже после 1967 года, когда Израиль доказал, что евреи умеют быть сильными, от них продолжили требовать слабости.

«Парадокс в том, — заключает Осборн, — что когда евреи сбрасывают уязвимость в пользу силы, их вновь обвиняют. Но я всё же предпочла бы быть тем евреем, которого они не знали».