Предвечерний покой опустился на Умань. Лениво перебрехивались собаки, сонно постукивал топор — кто‑то рубил дрова для готовки ужина, — синие дымки столбиками поднимались над крышами еврейских домов. Порывами налетал свежий ветерок, запоздало жужжали пчелы, багровый диск уставшего за день солнца почти прикасался к горизонту.

Дверь отворилась, и в бердичевский штибл[fn content="Штибл — хасидский дом молитвы. Место праздников и застолий, центр общественной жизни."] чернобыльских хасидов вступил богатый гость. Достаток проглядывал во всем, не только в добротном кафтане, хромовых сапогах, новенькой шапке из рыжего лисьего меха, но и в самом облике гостя. Он излучал благополучие: его темно‑рыжая борода, казавшаяся продолжением шапки, была тщательно расчесана, кожа лица матово отсвечивала, как бывает только у здоровых людей, глаза смотрели уверенно и спокойно.

Ребе Бунем из Пшисхи сказал как‑то своему ученику Менахему‑Мендлу, будущему ребе из Коцка: — Если Высший суд решит отправить меня в ад, как, по‑твоему, можно спастись от приговора?

Ицхок‑Меир, первый ребе из Гуры, автор книги «Хидушей а‑Рим» вместе со служкой, реб Бунемом, возвращался из Варшавы в Гуру. Реб Бунем, пухлый улыбчивый старичок, сидел напротив ребе и внимательно изучал какую‑то книжку. Буквы на корешке стерлись, и название было невозможно разобрать.

Характер Вульфу достался еще тот: раздражительный и приставучий. Ну не нравились ему люди, что можно поделать! В каждом он находил скрытую червоточинку и не успокаивался, пока не вытаскивал ее на свет Божий и всеобщее еврейское обозрение. Стоит ли добавлять, что Вульф нажил себе немало врагов. Но это его ничуть не смущало, он был полностью уверен, что истина на его стороне.

«Моя жизнь — всего лишь лучик солнечного света, мелькнувший между черной громадой предыдущего небытия и мрачностью подступающей бесконечности».

Сын Аптер Рува, раввин Йосеф‑Мойше, собрался по делам в Яссы. Перед поездкой он пришел к ребе Исроэлю, Магиду из Козиниц (евреи называли это местечко Кожницы) за благословением.