Ишайя Гиссер — посланник Любавичского Ребе, раввин русскоязычной еврейской общины Иерусалима, духовный наставник (машпиа) Центральной синагоги города Киева, представитель организации «Хабад ба‑Алия» в Иерусалиме и член редколлегии журнала «Лехаим» — сегодня делится с нами размышлениями на вечные и актуальные темы.

Зингер силой своего таланта загоняет меня, читателя, в гущу грязи и нечистоты мира, делая тьму еще гуще, а горечь — острее. Литература — удивительное орудие воздействия на человека, и ее, на мой взгляд, нужно использовать, чтобы помочь ему выбрать надежду, радость и веру, поднять голову вверх и увидеть свои крылья. Орудие, прямо противоположное блуду и праху, в который ввергает читателя «Йоше‑телок».

И вот что я говорю тебе, Натан, — голос его окреп, а бледность почти прошла. — Ни за что на свете, ни под каким видом ты не станешь помогать сыну Ханоха Вайнштейна. Небо упадет на землю, Бней‑Брак полетит вверх тормашками, но ты не пожертвуешь этому молодчику даже одну каплю своей крови!

В 1943 году фашистский комендант городка Чеханов решил уничтожить еврейское кладбище. Главным захоронением считалась могила святого праведника ребе Авроома из Чеханова. Его кости комендант приказал выбросить на свалку, а могилу перекопать так, чтобы духу не осталось.

Ближе к вечеру над Любавичами прошла гроза. Вначале, тяжело дыша, пронесся ветер, поднимая пыль, завивая в маленькие смерчи разную труху, валявшуюся на земле. За ветром невидимой полосой потянулись густая прохлада и горький воздух надвигающейся бури.

Во времена ребе Лейви‑Ицхока жил в Бердичеве весьма почитаемый знаток Торы. Его именовали «раввином из Морахвы», по названию местечка, в котором тот родился (евреи называли его Морахов). И была между ним и ребе Лейви‑Ицхоком открытая вражда и потаенная симпатия.

Четырехлетний Менахем‑Мендл, будущий ребе Цемах Цедек, воспитывался в доме своего деда Алтер Ребе. Когда дед молился, Мендл доставал картофелину, разрезанную на две части, привязывал с помощью бечевки одну половину к левой руке, а другую к голове, будто тфилин. Затем становился возле деда и, словно молясь, раскачивался, напевая хасидский нигун.

Ребе Ханох из Александрова передавал от имени ребе Бунема из Пшисхи: «Каждый, кто в первый раз едет к хасидскому ребе за благословением и мудростью, должен знать историю, случившуюся с реб Айзиком Йекельшем, который построил Айзик‑шул, огромную синагогу в центре Казимежа — еврейского квартала Кракова».

— Я купил шесть коров для Пейсаха, — волнуясь, начал мясник. — Как обычно, я всегда так поступаю. И вдруг мною овладели сомнения, нет ли среди них больных? Если одна корова выйдет после проверки трефной, заработаю, но мало, ведь ее придется продать неевреям, а они, зная, что мне деваться некуда, сбрасывают цену до земли. Если две — только окуплю расходы. А если три — потеряю много денег!

Основатель хасидизма Бааль‑Шем‑Тов с особой нежностью относился к простым евреям — сапожникам, водовозам, гончарам, лавочникам, портным, кузнецам — всем тем, кто не посвятил жизнь учению Торы, а был вынужден тяжело и много работать, чтобы прокормить семью. Наверное, поэтому большинство его сторонников было именно из их числа.

Один из рьяных хасидов беседовал с ребе Авроомом из Сохачева, и речь зашла о враче местечка. После учебы в большом городе тот полностью перестал соблюдать заповеди и относился к Торе только как к историческому документу, о чем не уставал повторять пациентам во время приема. Другого врача в Сохачеве не было, поэтому волей‑неволей больным приходилось выслушивать рассуждения ученого эскулапа.

Вокруг габая Вульфа всегда собиралась группка старых прихожан. Они молились вместе не одно десятилетие и привыкли коротать получасовой перерыв между послеполуденной молитвой Минха и вечерней Маарив, слушая рассказы реб Зангвила. Он славился красноречием и знанием затейливых хасидских историй. В синагоге любили его слушать, особенно в эти безмятежные, томительные, сладостные полчаса, когда покой и благодушие безраздельно овладевали сердцами.