Двар Тора. Бегаалотха: Крик любви
Почему о здоровье молятся в первую очередь? Какая связь между любовью и болью? И можно ли просить в молитве о смерти? Главный редактор «Лехаима» Борух Горин читает недельную главу Бегаалотха.
«Если не знаешь, что мне больно…»
О молитве за исцеление и любви, которая чувствует
Вступление: кратчайшая молитва, глубочайшая истина
Когда Моше услышал, что его сестра Мирьям поражена проказой, он не произнес длинную проповедь. Не собрал старейшин, не начал пост. Он только произнес пять слов:
אֵ־ל נָא רְפָא נָא לָהּ
Боже, прошу, исцели же её!
(Бемидбар 12:13)
Эта молитва — кратчайшая во всей Торе. Но за ней скрыта целая вселенная: боль, любовь, близость и вера. Эти пять слов стали моделью для еврейской молитвы об исцелении — той самой, что мы повторяем в благословении «רְפָאֵנוּ» в ежедневной «Амида».
Почему именно здоровье — первая из телесных нужд в нашей молитве? Потому что, как учит Талмуд:
כפי שמבואר בגמרא (כתובות ל”ג ע”ב): “אלמלא נגדוה לחנניה מישאל ועזריה — פלחו לצלמא”, то есть: если бы подвергли Хананию, Мишаэля и Азарию пыткам, они поклонились бы идолу. Даже величайшие праведники не выдержали бы мук, которые телесно страшнее самой смерти. Так велика сила страданий — что они ломают даже тех, кто устоял перед самой смертью.
(Ктубот 33б)
Нет смысла в золоте, если ты не можешь встать с постели. Нет радости в жизни, если она наполнена болью. Поэтому первое, о чем мы просим, — не богатства, не успеха, а здоровья.
Молитва и врач: союз, а не противоречие
Кто исцеляет: врач или Б-г? Ответ — оба. Талмуд (Брахот 60а) говорит:
נִתְּנָה רְשׁוּת לָרוֹפֵא לְרַפְּאוֹת — Дано разрешение врачу лечить.
Рамбам идет дальше: это не просто разрешение, а обязанность. Забота о теле — тоже часть служения Всевышнему. Но вместе с тем рав Бахья (Шмот 21:19) обращает внимание на интересную деталь. В Торе написано:
וְרַפֹּא יְרַפֵּא — твердая «пэ», означающая, что лечение сопровождается болью.
А у Моше — רְפָא נָא לָהּ — мягкая «пэ», символ милости. Когда лечит человек — боль почти неизбежна. Когда лечит Б-г — это может быть исцеление без боли.
Обязан ли человек молиться?
Рамбам считает, что молитва — ежедневная обязанность, заповедь Торы. Но Рамбан (в «Сэфер а-Мицвот») с этим не согласен: он пишет, что молитва обязательна лишь во время бедствия — и, прежде всего, бедствия общественного. Однако «Сефер Хасидим» добавляет важную деталь: молиться за других — это не только долг, но и нравственная необходимость. Он приводит слова Шмуэля:
חָלִילָה לִי מֵחֲטוֹא לַה׳ מֵחֲדֹל לְהִתְפַּלֵּל בַּעַדְכֶם
Да не будет греха предо мною перестать молиться за вас.
(Шмуэль א׳ 12:23)
Иными словами: если ты знаешь, что у другого беда, и не молишься за него — ты не просто безучастен, ты нарушаешь моральный порядок.
«Рфаэйну»: почему мы просим дважды и зачем навещать больных?
רְפָאֵנוּ ה׳ וְנֵרָפֵא, הוֹשִׁיעֵנוּ וְנִוָּשֵׁעָה
Зачем это повторение? Почему «исцели нас — и мы исцелимся»?
Потому что не всегда достаточно получить лечение. Иногда человеку нужно еще поверить, что он действительно может выздороветь. Исцеление — не только физическое, но и внутреннее. Мы просим и о том, и о другом.
В Талмуде сказано:
כָּל שֶׁאֵינוֹ מְבַקֵּר אֶת הַחוֹלֶה — כְּאִילוּ שׁוֹפֵךְ דָּמִים
Кто не навещает больного — словно проливает кровь.
Потому что он не молится. А если молится — делает это издалека, отстраненно. И это опасно.
История с улицы: Сасовский цадик и природа любви
Рав Моше-Лейб из Сасова рассказывал: он понял заповедь וְאָהַבְתָּ לְרֵעֲךָ כָּמוֹךָ, когда услышал разговор двух неевреев на улице.
— Ты любишь меня?
— Конечно, мы друзья двадцать лет.
— А скажи, какой у меня болит зуб?
— Я не знаю.
— Вот видишь! Если ты не знаешь, что мне больно — как можешь говорить, что ты меня любишь?
Любовь — это не эмоция. Это способность быть рядом с чужой болью, почувствовать ее как свою. Именно так начинается молитва. Только тогда она подлинна.
Один народ — одно тело
כָּל יִשְׂרָאֵל עֲרֵבִים זֶה בְּזֶה — весь Израиль — поручители друг за друга (Швуот 39а). Но рав Ашер Вайс говорит: мы не только поручители, мы — одно тело.
В Талмуде (Менахот 37а) рассказывается история о человеке с двумя головами. Когда один из его сыновей, тоже с двумя головами, потребовал двойную долю наследства, царь Шломо облил кипятком одну голову. Закричали обе. Тогда царь постановил: если боль одного чувствует и другой — это не двое, а один.
То же говорит Йерушалми (Недарим 30б): если ты порезал одну руку, другая ее вытирает. Мы — одно. Когда болит у одного — болит у всех. А если не болит — это значит, что мы перестали быть единым телом.
Перед Царем царей: рассказ о хасиде и римлянине
Талмуд (Брахот 32б) рассказывает:
Один хасид молился. К нему подошел римский наместник и поздоровался. Тот не ответил. Когда он закончил молитву, наместник сказал:
— Разве не написано в вашей Торе: «Береги себя»? Если бы я отрубил тебе голову, кто бы за тебя заступился?
Хасид ответил: если бы ты стоял перед царем из плоти и крови, и кто-то тебя поприветствовал — ты бы ответил?
— Нет.
— А если бы ты ответил?
— Мне бы отрубили голову.
— Тем более я, ведь я стоял перед Царем царей, Живым и Вечным!
Рамбам приводит эту историю в «Законах о сохранении жизни» (Роцеах 11:4), утверждая, что уважение к молитве не отменяет обязанности сохранять жизнь. И наоборот — они укрепляют друг друга.
В Талмуде сказано:
А если молиться за смерть?
Вопрос болезненный, но реальный. Ран (Недарим 40а) пишет прямо:
?האם ראוי להתפלל על החולה שימות — Иногда следует просить о смерти больного, если он страдает и не может быть исцелен. Он ссылается на рассказ из трактата Ктубот (104а), где служанка раби Йеуды а-Наси, увидев его в тяжёлых страданиях, сказала: «Да склонят высшие силы нижние», то есть — пусть он умрёт. И хотя мудрецы продолжали молиться о его жизни, именно эта женщина, наблюдавшая страдание, выразила истинную молитву милосердия.
Ран также объясняет слова из Недарим: «кто не навещает больного, не знает — молиться ли за его жизнь или за его смерть». Значит, в определённых случаях молитва о смерти не только возможна, но и необходима — как акт милости.
Тем не менее, подавляющее большинство галахических авторитетов избегают этого. В «Игрот Моше» (Хошен Мишпат IV:74) рав Моше Файнштейн объясняет: мы не на уровне, чтобы знать, когда надежда исчерпана. В древности были праведники, способные различить — мы же сегодня не можем.
Рав Шломо Залман Ойербах (נחת שלמה», I, 91:24) пишет похожее: да, по мнению Рана, в отдельных случаях можно молиться о смерти — но это не стало нормой Галахи. Ибо большинство мудрецов, включая Роша, отказываются следовать за Раном.
Даже молитва в неопределенной форме — «пусть будет милость с небес» — может быть слишком двусмысленной, ведь в еврейской традиции молитва должна быть чёткой и конкретной. Так постановили Мужи Великого Собрания, установившие 18 благословений.
Таким образом, если молитва — это акт любви, то любовь — не всегда состоит в том, чтобы сохранить жизнь любой ценой. Но решать, когда и как молиться — не в нашей власти. Мы можем только молиться за милость. А решение остается за Тем, Кто знает, когда страдание очищает, а когда уже нет.
Заключение: молитва как любовь
Молитва — это не список требований. Это акт связи. Это любовь, выраженная в слове. Мы молимся, потому что чувствуем боль другого, как свою.
Мы можем быть близки к Б-гу только тогда, когда становимся близки к другим людям.
Молитва — это высшая форма любви. А любовь — это единственный путь, по которому человек идет к Б-гу.
רְפָאֵנוּ ה׳ וְנֵרָפֵא — Пусть эти слова будут не только на устах, но и в сердце.
Потому что если ты не знаешь, что мне больно — ты не можешь сказать, что ты меня любишь.
