В 1943 году фашистский комендант городка Чеханов решил уничтожить еврейское кладбище. Главным захоронением считалась могила святого праведника ребе Авроома из Чеханова. Его кости комендант приказал выбросить на свалку, а могилу перекопать так, чтобы духу не осталось.

Ближе к вечеру над Любавичами прошла гроза. Вначале, тяжело дыша, пронесся ветер, поднимая пыль, завивая в маленькие смерчи разную труху, валявшуюся на земле. За ветром невидимой полосой потянулись густая прохлада и горький воздух надвигающейся бури.

Во времена ребе Лейви‑Ицхока жил в Бердичеве весьма почитаемый знаток Торы. Его именовали «раввином из Морахвы», по названию местечка, в котором тот родился (евреи называли его Морахов). И была между ним и ребе Лейви‑Ицхоком открытая вражда и потаенная симпатия.

Четырехлетний Менахем‑Мендл, будущий ребе Цемах Цедек, воспитывался в доме своего деда Алтер Ребе. Когда дед молился, Мендл доставал картофелину, разрезанную на две части, привязывал с помощью бечевки одну половину к левой руке, а другую к голове, будто тфилин. Затем становился возле деда и, словно молясь, раскачивался, напевая хасидский нигун.

Ребе Ханох из Александрова передавал от имени ребе Бунема из Пшисхи: «Каждый, кто в первый раз едет к хасидскому ребе за благословением и мудростью, должен знать историю, случившуюся с реб Айзиком Йекельшем, который построил Айзик‑шул, огромную синагогу в центре Казимежа — еврейского квартала Кракова».

— Я купил шесть коров для Пейсаха, — волнуясь, начал мясник. — Как обычно, я всегда так поступаю. И вдруг мною овладели сомнения, нет ли среди них больных? Если одна корова выйдет после проверки трефной, заработаю, но мало, ведь ее придется продать неевреям, а они, зная, что мне деваться некуда, сбрасывают цену до земли. Если две — только окуплю расходы. А если три — потеряю много денег!

Основатель хасидизма Бааль‑Шем‑Тов с особой нежностью относился к простым евреям — сапожникам, водовозам, гончарам, лавочникам, портным, кузнецам — всем тем, кто не посвятил жизнь учению Торы, а был вынужден тяжело и много работать, чтобы прокормить семью. Наверное, поэтому большинство его сторонников было именно из их числа.

Как Либер из местечка Белз оказался в Вологодской губернии — отдельная большая история. А как он стал управляющим огромным лесным имением графа Олсуфьева — история еще больше первой. Говорят, будто графу просто понравился сноровистый жидок, повстречавшийся ему на ярмарке. Дал ему граф одно поручение и остался доволен. Послал со вторым — отменно справился. Третье — лучше первых двух. Тогда Олсуфьев недолго думая выгнал прежнего управляющего, степенного и не очень расторопного немца, и передал имение Либеру.

Один из рьяных хасидов беседовал с ребе Авроомом из Сохачева, и речь зашла о враче местечка. После учебы в большом городе тот полностью перестал соблюдать заповеди и относился к Торе только как к историческому документу, о чем не уставал повторять пациентам во время приема. Другого врача в Сохачеве не было, поэтому волей‑неволей больным приходилось выслушивать рассуждения ученого эскулапа.

Вокруг габая Вульфа всегда собиралась группка старых прихожан. Они молились вместе не одно десятилетие и привыкли коротать получасовой перерыв между послеполуденной молитвой Минха и вечерней Маарив, слушая рассказы реб Зангвила. Он славился красноречием и знанием затейливых хасидских историй. В синагоге любили его слушать, особенно в эти безмятежные, томительные, сладостные полчаса, когда покой и благодушие безраздельно овладевали сердцами.

Любавичский хасид Гецл устраивал помолвку дочери. В его большом и богатом доме готовиться начали еще с вечера. Огромная плита на кухне неустанно поглощала все новые порции дров. На ней все кипело, скворчало, жарилось, парилось и томилось — четыре кухарки под неусыпным надзором Песи, жены Гецла, старались изо всех сил. И хоть гостей ожидалось немного — жених с родителями да семья самого Гецла, — стол собирались накрыть так, чтобы надолго запомнили.

Бааль‑Шем‑Тов приехал в Слуцк весной 1740 года. Весна в том году началась поздно. Пахучие цветы на деревьях раскрылись, когда уже подошла зеленая листва. Майский ветерок разносил дурманящий аромат рано распустившейся сирени, шиповник тоже сперва покрылся листвой и лишь потом выбросил огромные пунцовые цветы.