Если западные сефарды, несмотря на свои упорные попытки отмежеваться от непрестанно растущего ашкеназского населения, в итоге во многих случаях смешивались с ним, а отчасти и ассимилировались среди титульных наций, восточные лучше сохранили свою идентичность, даже вернувшись, уже в ХХ веке, на первую историческую родину, в Израиль, или же эмигрировав в США — и при этом став третичной диаспорой, сохраняющей память о своей второй и третьей родинах.

Тема инквизиции и преследования марранов прочно присутствовала в русско‑еврейской культурной памяти конца XIX — начала ХХ века и на фоне погромов и растущего народного и государственного антисемитизма появлялась в литературе как экзотическая историческая рамка для традиционного виктимного сюжета — гонений — и как источник хоть и горестных, но славных прецедентов еврейского сопротивления, а также актуализировалась для завуалированной презентации насущных проблем: выселения из столиц и «эпидемии крещений».

Бейнарт, не будучи «философом» или изобретателем больших идей, был «чрезвычайно прилежен, педантичен» и «предан своей работе», «стремился к точности и аккуратности» в своих текстах. Но помимо культа тщательности за работами Бейнарта, конечно, стояла и концепция: герой сионистского подполья в подмандатной Палестине, он в своих исторических персонажах видел настоящих евреев и героев борьбы с гонителями, а в еврейской истории — «великое приключение».

В последние советские десятилетия почти не было подцензурной еврейской прессы, за исключением «Советиш геймланд» и «Биробиджанер штерн». Однако еврейские периодические издания все же выходили — в самиздате. Самиздат был одним из направлений деятельности еврейского национального движения, известного также как движение отказников, которое занималось борьбой за выезд и возрождением еврейской культуры среди советских евреев.

На исходе ХХ века и по ходу XXI, с открытием границ и появлением совершенно новых технических возможностей, многие, в том числе среди русско‑еврейской интеллигенции, занялись реконструкцией семейной истории, заполнением белых пятен, обращаясь к генеалогам и генеалогическим сайтам, изучая семейные архивы и отправляя запросы в государственные, посещая бывшие местечки в Белоруссии и на Украине и еврейские кладбища.

Несмотря на свой головокружительный успех придворные евреи сохраняли меланхолично‑тревожное мироощущение, ожидая подвоха и унижения или серьезной опасности: банкротства, убийства, падения. И действительно, биографические траектории героев заканчивались одинаково — трагедией. Их взлет был недолговечным. Все либо разорились, либо не сумели защитить семью, которую после смерти кормильца ждали немилость монарха и разорение, отказ в возврате долгов, проигрыши в суде, изгнание из столиц и т. п. 

Первая мировая война оказала огромное влияние на жизнь и судьбу российского еврейства. Влияние это, помимо непосредственных бедствий, состояло в различных, в том числе долгосрочных и малоочевидных, последствиях. Мы постарались выделить основные аспекты этой многогранной темы — от военных депортаций до рефлексии еврейских интеллектуалов — и попросили высказаться специалистов по этому периоду и проблематике.

Простая, но эффективная, по мысли Геббельса, нацистская пропаганда строилась вокруг центрального концепта врага-еврея: под видом коммунистов евреи правили и правят Советским Союзом («жидобольшевизм»), из-за евреев затягивается война и откладывается победа Германии и восстановление нормальной жизни в «освобожденной России», еврейская плутократия контролирует политику Америки и Великобритании и т. п.

Великий испанский историк культуры Америко Кастро писал, что евреи были «плющом и одновременно стволом» испанской истории. Из фильма очевидно, что советские евреи были плющом русской культуры — принимали православие и считали себя русскими поэтами. Утверждает ли фильм, что они были также и стволом советской истории?

В позднесоветский период многие интеллигентные евреи — люди с высшим образованием, работники умственного труда — занимались еврейским интеллектуальным досугом: собирали «еврейские» библиотеки, «коллекционировали» знаменитых евреев или компилировали подобные истории. Рукописные «истории», подобные сочинению Григория Яковлевича Колкера, естественно, не дают нам новых сведений по еврейской истории прошлых столетий, но сообщают кое‑что важное о советских евреях, об их сомнениях и мысленном возвращении к корням в послевоенный период и, наконец, об историописании как одном из способов самостоятельного воссоздания собственной идентичности.