ЗЕЛЬМА ШТЕРН
Придворный еврей. К истории эпохи абсолютизма в Центральной Европе
Пер. с англ. Евгении Смагиной. М.: Книжники, 2020. — 256 с.

Зельма Штерн (1890–1981), одна из трех дочерей в состоятельной еврейско‑немецкой семье, первая девочка, окончившая мужскую гимназию в Баден‑Бадене, затем учившаяся в Гейдельберге и Университете Людвига и Максимилиана в Мюнхене и ставшая одной из первых женщин — профессиональных историков в Германии, сама подходит на роль героини аналогичного ее собственному историко‑биографическому исследованию — «к истории эпохи еврейской и женской эмансипации» (нам известна одна ее биография: Marina Sassenberg. Apropos Selma Stern, 1998). Занимавшаяся сначала сугубо европейскими историческими сюжетами, Штерн, почувствовав рост антисемитизма в Германии, переключилась на изучение истории «своего народа», а столкнувшись с дискриминацией женщин — в Мюнхенском университете ее не допустили к хабилитации на том основании, что хабилитация для женщин не предусмотрена, — стала исследовать судьбы выдающихся женщин. Не имея перспектив университетской аффилиации, она приняла приглашение работать в основанной по инициативе Франца Розенцвейга и Германа Когена Академии науки о еврействе в Берлине и стала самым продуктивным ее сотрудником. После эмиграции, в Америке, она не сразу устроилась на работу, да и устроилась лишь на неоплачиваемые полставки архивиста в Hebrew Union College в Цинциннати, на должность, не совсем соответствующую ее квалификации и таланту. Свои книги она писала, как другой известный историк, «по воскресеньям», используя вывезенные из Германии коробки архивных выписок, и издавала их, по ее собственным словами, из чувства долга и уважения к убитым евреям Германии. Самые известные ее работы — это семитомник «Прусское государство и евреи», начавший выходить еще до войны, и «Придворный еврей», вышедший в Америке в английском переводе в 1950 году. На языке оригинала Der Hofjude im Zeitalter des Absolutismus увидел свет лишь спустя десятилетия после смерти автора, в 1999 году.

Книга посвящена эпохе абсолютизма и меркантилизма, в корне изменившей положение европейских евреев, которые из парий средневекового общества превратились в важный нерв богатеющей экономики, из «рабов казны» — в эффективных управленцев. Эпоха описывается через портреты и судьбы этих управленцев, Hoffaktoren, в центральноевропейских монархиях: кланов Оппенгеймеров и Вертхаймеров, Тейшейра и д’Агилар, Давидов и Гумперцев, Леманов и Либманов. Свой фактор в это время становится непременным атрибутом каждого германского двора (ориентировавшегося либо на Берлин, либо на Вену) — как и бюрократия, регулярная армия, тайная агентура. Незаменимые помощники монархов нового типа и проводники новой политики, рушившей косную структуру сословий с их правами и привилегиями, придворные евреи выполняли и другую историческую миссию, положив начало эпохе эмансипации, аккультурации и ассимиляции центральноевропейского еврейства. Крупнейший еврейский социальный историк Яаков Кац в своей книге «Выход из гетто: социальный фон еврейской эмансипации, 1770–1870» (1973) так и назвал их — «предвестники перемен».

В юности с увлечением изучавшая социологию и психологию Штерн в «Придворном еврее», как и во многих своих книгах, демонстрирует биографический подход, однако выстроена книга кроссбиографически и тематически: каждая глава посвящена той или иной функции, должности или аспекту деятельности придворных евреев, которые играли немало ролей: доверенные советники монархов и владельцы мануфактур, лесоторговцы и ювелиры, банкиры и монополисты, интенданты и поставщики двора, табачные фабриканты и арендаторы монетных дворов, основатели и покровители еврейских общин и меценаты.

В завершающих главах, посвященных образу жизни, личности и судьбе факторов, Штерн изображает сильные натуры с ярко выраженными страстями, описывая их как своего рода пассионариев (в терминологии Льва Гумилева): неугомонность, интерес к торговле, властолюбие, жажда успеха и прибыли, политический азарт, авантюризм, высокомерие, алчность — все это побуждало смелых и предприимчивых евреев менять себя и мир вокруг. Штерн сравнивает их с итальянскими кондотьерами или жертвами золотой лихорадки в Северной Америке. Можно сравнить и с еврейскими придворными предшествующих эпох, прежде всего мусульманской Испании. И те, и те подражали нееврейской знати в быту и одежде, языке и культурных запросах, жили в роскоши, окружали себя панегиристами, которые подчеркивали как их величие в целом, так и отеческое участие в жизни родного народа. Они действительно радели о судьбе общины, добиваясь тех или иных законодательных льгот или хотя бы отмены указов об изгнаниях и занимаясь благотворительностью, да и по культурным своим горизонтам и ментальности большинство из них (за явным исключением самого известного представителя этой когорты — Зюсса Оппенгеймера) оставалось традиционными евреями, некоторые даже увлекались каббалой, хотя и коллекционировали европейскую живопись и собирали библиотеки на латыни. Впрочем, и иудейские церемонии — свадьбы, седеры, обрезания — обставлялись с аристократической роскошью. Следы которой прекрасно сохранились: от живописных и гравюрных портретов «еврея Зюсса», Самсона Вертхаймера, Элиаса Хаюма и других до богато иллюстрированной пасхальной Агады Юспы из Гельдерна, от дворца Эфрусси на Рингштрассе в Вене до коллекции фарфора баронессы де Ротшильд.

Несмотря на свой головокружительный успех придворные евреи сохраняли меланхолично‑тревожное мироощущение, ожидая подвоха и унижения (например, многие из них так и не смогли получить разрешения магистратов на строительство спроектированных ими 3–4‑этажных особняков с колоннами и щедрым декором — по мнению городских властей, «избыточно великолепных») или серьезной опасности: банкротства, убийства, падения. И действительно, как рассказывается в главе «Судьбы», биографические траектории героев заканчивались одинаково — трагедией. Их взлет был недолговечным. Все либо разорились, либо не сумели защитить семью, которую после смерти кормильца ждали немилость монарха и разорение, отказ в возврате долгов, проигрыши в суде, изгнание из столиц и т. п. Многие пали жертвой придворных интриг, а Зюсс — скоропостижной смерти своего патрона; кого‑то лишили должности и имущества, кого‑то выслали или заточили в тюрьму пожизненно, а Зюсса повесили внутри позорной красной клетки. Штерн изображает своих героев людьми эпохи барокко: яркими и противоречивыми, обреченными сделать круг на колесе фортуны, пионерами нового порядка, уничтоженными силами реакции, — и в то же время представителями судьбы евреев всех времен, отдавших все силы службе нееврейскому государству — и преданных им.

Это, конечно, романтический подход, а кроме того апологетический. В дискуссии о том, были ли придворные евреи лишь сливками, бесконечно далекими от своего народа, стремительно нищающего за стенами гетто, или же его лучшими представителями, пекущимися о благе и развитии общины и не отделяющими себя от нее, Штерн, безусловно, придерживалась второй позиции.

Исключительную важность для понимания этой книги имеет то, что для Штерн Hoffaktoren — это не просто исторические деятели далекой эпохи, а непосредственные предшественники того немецкого еврейства, частью которого была она сама — наряду с Ханной Арендт, Гершомом Шолемом, Ицхаком Бэром, Мартином Бубером, Вальтером Биньямином, Альбертом Эйнштейном. Придворные евреи эпохи барокко сами вышли из гетто, добившись экономического успеха и политического влияния, и проломили стены гетто для своих единоверцев, проложили евреям путь в немецкое общество и культуру, где до поры до времени Штерн будет чувствовать себя совершенно органично и полагать, как она пишет во введении, что немецкое еврейство сумело достичь культурного синтеза, не отказываясь от своей идентичности. Архивные изыскания для книги проводились в 1920–1938 годах, но сама книга, один из сильнейших историографических продуктов Веймарской республики, как ее охарактеризовала Натали Земон Дэвис в своей биографии Гликль из Гамельна (представительницы состоятельного семейства, породнившегося с Либманами и Гумперцами, описавшей их нравы и благосостояние в своих знаменитых мемуарах — одной из первых женских автобиографий), вышла уже в Америке, куда Штерн эмигрировала, успев покинуть Третий рейх на последнем корабле.

Иллюзия синтеза лопнула, еврейско‑немецкий мир рухнул, и это дало основание беспощадной Ханне Арендт с горьким сарказмом упрекнуть Штерн в том, что та выбрала «легкий путь брать хорошее и опускать плохое», и предположить ее исследовательское и экзистенциальное замешательство: «Похоже, она [Штерн] больше не уверена, чего именно предвестниками были придворные евреи и куда в конце концов завел начатый ими процесс эмансипации».

Впрочем, разгромная по линии Weltbild, мировоззрения, рецензия Арендт (в Jewish Social Studies № 2 за 1952 год) начинается вполне за здравие, и мы в заключение приведем эту справедливую констатацию безупречного качества книги и непререкаемого авторитета ее автора: «Чрезвычайно ценное исследование одной из самых увлекательных сторон еврейской истории является результатом многолетней кропотливой работы в государственных и муниципальных архивах Германии. Авторитет доктора Штерн в этой области неоспорим, и она великолепно знает европейскую историю, на фоне которой следует рассматривать возникновение и роль феномена придворных евреев. Книга содержит немало живо и ярко написанных пассажей, что является редкостью для ученых трудов, и проливает свет на множество доселе неведомых подробностей из жизни даже наименее известных придворных евреев».

Книгу Зельмы Штерн «Придворный еврей» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»