Его включили в сортировочную команду, когда от вагона отделяли группу тех, кто на вид казался здоровее остальных, кто лучше держался на перроне. Никаких объяснений: немец ткнул в Шварца пальцем и велел отойти в сторону. Так он оказался бок о бок с несколькими незнакомцами — худощавым парнем из Люблина, оцепенело державшим свой фибровый чемодан, молчаливым плотником из Познани с пилой‑растяжкой в руке, и парой совсем юных девушек, говоривших по‑французски

«Дети Екклесиаста» — книга тех, кто не боится столкнуться с апокалиптической бездной, заглянуть в глаза историческому мраку и одновременно вглядываться в отблески вечного света. Аркадий Ковельман, опираясь на наследие Шестова и Бродского, на хасидскую традицию, античную философию и герменевтику, соткал произведение мысли, где слова пронизаны поиском «новых глаз», способных разглядеть сокровенный порядок внутри кажущегося беспорядка

План Глухова был прост и невероятен: он собирался проникнуть в Газу, найти вход в тоннели и там обнаружить кого‑нибудь, кто мог бы взять выкуп за сына. При себе у него, кроме рюкзака, пистолета Glock 17 и снайперской винтовки Beretta 501, добытых из оружейного сейфа в бунгало Йони с помощью газосварочного аппарата и «болгарки», которые он обнаружил в гараже, имелся аванс в десять тысяч долларов наличностью, еще двенадцать он спрятал в тайнике, устроенном в комплексе археологических раскопок в Ницане...

Бабушка Циля всегда отличалась отменным нигилизмом, который начинался с мизантропии. Семейное предание гласит, когда меня принесли из роддома, она пробормотала: «Ну, вот еще один мученик народился». Мама этого свекрови так и не простила, но всегда ее жалела. Впрочем, как еще было относиться к женщине, потерявшей в войну мужа и дочь и оставшейся с двумя маленькими сыновьями одной.

Уровень, на который равняется редколлегия «Лехаима», всегда был очень высоким, по гамбургскому счету. Нельзя издавать интеллектуальный журнал и делать вид, что не существует таких изданий, как The New Yorker, Atlantic или Tablet.

Хазария потонула в речных отложениях, была погребена на дне Каспия, от нее не осталось и следа, не считая редких осколков керамики в отвалах, сгруженных с землечерпалок. Но в книге еврейского поэта Йеуды Галеви эта страна стоит нерушимо, и царь ее придирчиво расспрашивает еврея о его вере, постепенно убеждаясь, что принятие иудаизма умножит благоденствие управляемой им страны. Ничего удивительного, ибо, как сказано в Талмуде, мир — это всего лишь кем‑то рассказанная история.

История Мозеса Вильгельма Шапиро и его свитков — поразительная, поучительная и вполне соответствует не только сказке о мальчике, кричавшем «волки! волки!», но и вполне библейской по размаху, трагической притче об абсолютности или относительности истины — в то время как за этим выбором стоит цена жизни.

Ежи Петербургский, по прозвищу Петербургский Гарри, кроме мелодии «Утомленного солнца» сочинил еще одну бессмертную песню — вальс «Синий платочек». Потомок клезмеров, он учился в Варшавской и Венской консерваториях и в 1922 году, двадцати пяти лет от роду, в Варшаве возглавил джазовый оркестр. Вместе с другими жертвами пакта Молотова—Риббентропа, то есть раздела Польши, Петербургский остался в Белостоке, где — вплоть до своего бегства в Аргентину десять лет спустя — возглавлял Белорусский республиканский джаз-оркестр.

До 1970-х годов в большинстве кибуцев дети воспитывались в макаренковских коммунах-интернатах. Конец этому положил женский «бунт»: женщины, сами выросшие в интернатах, пожелали стать домохозяйками и потребовали вернуть детей в семью.

Однажды герой романа Агнона «Вчера-позавчера» Ицхак красил дом в Бухарском квартале Иерусалима. К нему подошла бродячая собака, и он, забавы ради, написал на ее спине малярной кистью «сумасшедшая собака». Калаб — справа налево — Балак: «собака» на иврите. Вышло так, что Ицхак вывел на спине Балака буквы последней участи — своей и его.