Уровень, на который равняется редколлегия «Лехаима», всегда был очень высоким, по гамбургскому счету. Нельзя издавать интеллектуальный журнал и делать вид, что не существует таких изданий, как The New Yorker, Atlantic или Tablet.

Редакции «Лехаима» я обязан биографически. Хмурой зимой 2010 года я бродил по Москве и не знал, куда приткнуться. Встретившийся случайно писатель Афанасий Мамедов взял меня под руку и привел в «Лехаим», где сам тогда работал. Вскоре и мне выделили свой уголок. Я стал заниматься посильной редакционной работой и писать в рубрику Blow Up — «Фотоувеличение».

В январе того года редакция только что переехала в Марьину рощу, так что мы вместе обживали этот удивительный район. Кто к нам только не заглядывал! Леонид Кацис, Александр Мелихов, Аркадий Ковельман, Виктория Мочалова… Весь цвет еврейской русской культуры. За тонкой перегородкой сидел Яша Ратнер, и мы с Афанасием с некоторой завистью прислушивались к тому, как иногда он говорил по телефону на неизвестном ни нам, ни ему языке, который, вероятно, должен был быть ивритом. Мы с Афанасием слушали песни Норы Джонс, ходили курить и выпивать, принимали посетителей, возились с авторами. Лена Калло, в свою очередь, строго нянчилась с нами, водила нас на редколлегии к Боруху Горину — создателю, вдохновителю и предводителю команды «Лехаима». Хорошо было забежать к дизайнерам — Жене Черненьковой, например, встретить там Мишу Липкина, прекрасного переводчика и учителя иврита многих моих знакомых. В дизайнерской просторной зале имелись огромные высокие окна — здесь когда‑то были мастерские, — и обилие света в пасмурной Москве невероятно ценилось мною. Работали мы и общались тепло, возвращались домой иногда пешком — выходили на Садовое кольцо, откуда я сворачивал к себе на Пресню, а Лена Калло шла дальше на Спортивную. Эти огромные — и по содержанию разговоров и по расстояниям — прогулки не забудутся.

Марьина роща — район особой жизни, он был мне родным: там кипела еврейская жизнь. Во дворах на одном из гаражей помню граффити — цитату из «Таньи». Помню пасхальные седеры и пуримское веселье: однажды мой сын нашел афикоман и вернулся домой с пасхальными подарками; а еще как‑то раз мы с сыном плясали в синагоге до упаду… Нынче мы оба с ним живем в Израиле, мальчик учится в хорошей сионистской школе‑интернате, но начальное еврейское самоощущение было получено им именно в Марьиной роще. Помню то тепло и уют, которые охватывают в сукке в осенний дождливый вечер, когда забредаешь туда на огонек: тебя усаживают на скамейку, сверху сквозь еловый лапник сыплет морось, тебе наливают рюмку водки, миску куриной огненной лапши, и ты слушаешь какого‑нибудь умного человека, толкующего подходящий мидраш.

Помню, как ездили мы на Петровку, в какой‑то роскошный отель, брать интервью у Петра Авена, — как робели и сколько потом было нервотрепки с отказавшимся записывать диктофоном, но кончилось все благополучно. А с нашим любимым фотографом Вадимом Бродским я путешествовал куда‑то в далекое Подмосковье — осматривать строительство еврейского дома для престарелых: мы чуть не потерялись в мещерских лесах под Шатурой. Помню, как познакомился у дверей кабинета главреда с любимым своим писателем — Асаром Эппелем. Помню хорошо те чудесные три года, которые я провел в команде великолепного журнала. И не забуду, как редакция провожала меня в Израиль.

Я здесь уже восемь лет, и когда вспоминаю Москву — в моей памяти непременно Марьина роща. Поздравляю свой любимый журнал с юбилеем и желаю ему безоговорочного процветания.