Сегодня фирменная «бабочка» Генделева — рифмующаяся и с аксессуаром, который он любил носить, — опознается сразу же, еще до того, как читатель погрузится в чтение. Генделев, безусловно, понимал «преимущества» своей строфики, воспринимая их как конструктивные для своей поэтики. Впрочем, это не мешало иронически преломлять их: «Дай я пошлю тебе бабочку божию чушь безделку / с запиской на обороте вручить Хвостенко».

«После Капповского путча у нас, мальчишек, стал угасать интерес к текущей политике. Все политические направления опозорились одинаково, так что эта область потеряла всякую привлекательность. У многих из нас появились новые интересы: филателия, фортепиано или театр. Лишь некоторые остались верны политике, и с самого начала я обратил внимание на любопытное обстоятельство: это были тупые, грубые и несимпатичные ребята»

Ученый разгадал ребусы, связанные с нацистской политикой изоляции евреев и созданием гетто, сформулировал объективную оценку деятельности юденратов на территории Восточной Беларуси. Всесторонне раскрыто положение еврейского населения после оккупации Восточной Беларуси. Вниманию читателей предлагается множество впервые упоминаемых фактов, связанных с бытовыми условиями в местах изоляции, санитарным и медицинским обслуживанием, принудительным трудом.

«Каким‑то образом эти двое вступили в дискуссию на еврейскую тему, и тут Слонимский слышит, как Рубинштейн говорит: “Возьмите, к примеру, обыкновенного еврея…” — но Аш прерывает собеседника вопросом: “Только откуда его взять?”»

Роман Фонкиноса сочетает в себе черты биографического и документального жанра, но при этом остается художественным и, если угодно, поэтическим высказыванием. «Шарлотта» написана верлибром. По ходу чтения складывается впечатление, что рассказать иначе о судьбе этой женщины просто не получилось бы.

«Мы, неверующие, тоже остаемся евреями благодаря чтению. Если и есть какая‑то цепочка между Авраамом и нами, то она состоит из записанных слов. Мы из того же теста, из того же текста, что и наши предки. Мы — атеисты Книги».

Все они скреплены единым сюжетом, имя которому — жизнь, как она «делается» в Израиле. И на этом фоне — люди. И события. И живописные детали. И размышления — о книгах, о писателях и политиках, об истории и о буднях. О потоке времени.

Вот старый австрийский Краков, вот хедер в местечке, вот варшавская больница для проституток, вот — и это тема нескольких рассказов — революция и Гражданская война в России. Как известно, И.‑И. Зингер приехал в 1918 году в тогдашнюю мекку еврейского модернизма, в Киев, и провел во взбаламученной России три года, прежде чем смог снова вернуться в Варшаву.

Антисемиты оказались перед последствиями реализации своих официально декларируемых мечтаний — ненавистные конкуренты не только не были устранены, но и, напротив, оказались почти неуязвимы, поскольку их вера перестала быть тем отличием, упирая на которое можно было требовать ограничения прав этих «новых христиан», и смогли активно проникать в государственный аппарат.

Он полагает, что многие ортодоксы на самом деле плохие евреи, поскольку «полагают, что уже освобождены от своего долга благочестия, поскольку они носят пейсы и лапсердаки, которые, по их мнению, защищают их от воздействия времени». Вот это дух иудаизма называет хуцпа: когда неученый и неверующий еврей говорит ученым и верующим евреям, что он лучший еврей, чем они.

В кресле — маленький человек, чем‑то похожий на персонажей Вуди Аллена: быстрый, немного суетливый, часто комичный немолодой еврей. История маленького человека раскрывается медленно, как в старые времена проявлялась в кювете фотография: появляются отдельные черты жизни, в какой‑то момент связываются друг с другом детали, читатель начинает понимать, что к чему внутри сначала непонятной экспозиции.

«Пена» — не самый известный роман Башевиса, он не «удостоился» прижизненного перевода на английский. Уж слишком этот роман далек от проблем американского читателя, слишком ностальгичен. А между тем эта книга одна из лучших у Башевиса. Именно в ней видно, как он сопрягает великое и малое.