В адских условиях нацистских концлагерей музыка была орудием пыток и сопротивления, пишет журналистка «Forward» Джулия М. Кляйн.

Жуткий образ оркестра заключенных в Аушвице-Биркенау, играющего заключенным – евреям до их смерти, является частью этой сложной истории. Так же, как и рассказы о заключенных, чьи музыкальные способности заслужили благосклонность эсэсовцев.

«Пой, память» Маканы Эйра рассказывает другую историю — одновременно невероятную, вдохновляющую и глубоко грустную. Ее главный герой – Александр Кулисевич, поляк и музыкант – любитель, посвятивший свою послевоенную жизнь сохранению песен и поэзии лагерей. Заключенный в тюрьму за свои антинацистские статьи, Кулисевич провел пять лет в концлагере Заксенхаузен под Берлином. Там он подружился с харизматичным польским дирижером-евреем Розбери д’Аргуто, чья карьера в Берлине была подорвана Третьим рейхом. В невообразимо тяжелых условиях д’Аргуто сформировал тайный еврейский хор, выступавший в Заксенхаузене. Он и другие заключенные, в том числе Кулисевич, также сочиняли мучительные, горькие песни о своих испытаниях — сардонические пародии на популярные мелодии, гимны, панихиды, элегии и даже колыбельную для убитого ребенка.

Эти знаки утешения и сопротивления, вероятно, канули бы в безвестность, если бы не Кулисевич и его сверхъестественная память. Возможно, из-за несчастного случая в детстве у Кулисевича была фотографическая память, которая позволяла ему точно запоминать партитуры, стихи и другие композиции. После войны он обратился к выжившим из других лагерей и сделал документирование и исполнение их работ своей миссией в ущерб собственному здоровью и семейной жизни. Объемный архив Кулисевича в конечном итоге нашел свое пристанище в Мемориальном музее Холокоста США в Вашингтоне, где он стал основным источником для «Пой, память». Эйр также смог взять интервью у трех сыновей Кулисевича, а также у двух родственников д’Аргуто (в том числе у его покойного племянника, спасателя Холокоста и мемуариста Юстуса Розенберга).

С редкой непосредственностью и, несмотря на некоторую повторяемость, повествование Эйра передает остроту истории жизни Кулисевича. Книга начинается с его детства и юности в Цешине, Польша, и недалеко от Кракова. Музыкальный вундеркинд, Кулисевич оказался в центре внимания. Помимо прочего, он был искусным свистуном, и его первые выступления на сцене нравились публике. Наделенный «талантом, горячими амбициями и достаточным количеством привилегий», он смог насладиться относительно космополитической Польшей 1930-х годов. Под давлением отца он изучал право. Он также увлекался правым польским национализмом и какое-то время поддавался антисемитским предрассудкам своей эпохи. Вторжение нацистов в Польшу в 1939 году прервало эту траекторию.

Скромная деятельность в рамках Сопротивления привела Кулисевича в тюрьму, а затем в Заксенхаузен, где его молодость, свободное владение немецким и чешским языками и умение договариваться помогли ему пережить побои, суровые рабочие задания и голодные пайки. После случайной встречи у него сложилась тесная музыкальная связь с д’Аргуто. Эйр идеализирует как дирижера, так и дружбу между двумя мужчинами. «В Розбери (Кулисевич) увидел щедрость, глубокую заботу о людях вокруг него и безграничную приверженность музыке», — пишет Эйр. «Розбери оставался верен себе», и когда он дирижировал, он «казался мифической фигурой» с «почти сверхъестественными качествами».

«Пой, память» воссоздает ежедневные унижения и лишения Заксенхаузена в захватывающих деталях. Среди них были пытки эсэсовцев, известные как «спорт», при которых истощенных и голодных заключенных заставляли выполнять бессмысленные физические действия глубокой ночью. Эсэсовцы также заставляли их петь немецкие песни, наказывая, если они запинались или не знали слов. Хотя музыка могла быть оружием в Заксенхаузене, она также служила утешением, утверждением гуманности и средством сопротивления. Сочинение едких текстов помогло отвлечь Кулисевича от физической боли. Запоминание чужих работ давало ему цель, превосходящую его самого, укрепляя его волю к выживанию.

Среди музыкальных номеров, которые он сохранил, были элегическая «Еврейская песня смерти» д’Аргуто, увековечивающая память заключенных, которые знали, что их «отправят в газ», и колыбельная отца для его убитого сына, отправленного в «крематорий черный и тихий». Только в Заксенхаузене их было еще несколько десятков. «Со временем, — пишет Эйр, — ему казалось, что внутри него колеблется осьминог лагерной культуры, постоянно расширяясь по мере того, как ненависть, вред и самые сокровенные желания столь многих заключенных наполняли его существо». После нескольких критических ситуаций, включая временную слепоту из-за собачьего вируса и жестокость «марша смерти», Кулисевич — в отличие от почти всех заключенных-евреев лагеря выжил. Но его более поздние годы часто были непростыми. Он метался между Чехословакией и Польшей, работал журналистом и отказывался вступать в Коммунистическую партию. Он дважды был женат, но пренебрегал обеими женами, а также тремя своими сыновьями, и дважды разводился и оставался одиноким.

Его физическое и психическое здоровье ухудшилось. Лагерная травма осталась, повергнув его в депрессию, заставив «навсегда запереться в Заксенхаузене». Несмотря ни на что он одержимо создавал свой архив. Он также путешествовал по Европе (даже в Германию) и, в конце концов, в Соединенные Штаты, чтобы исполнять лагерные песни. Написанная им исчерпывающая книга о лагерной музыке осталась неопубликованной. Но при американской поддержке он смог записать в 1979 году многоязычный альбом «Песни из лагерей смерти». Эйр ясно дает понять, что Кулисевич был непростым человеком. «Быть хорошим мужем или отцом не было его призванием», — пишет он. «В свои лучшие дни он был требовательным. В плохой день он был сварливым, скандальным, готовым взорваться, если почувствовал себя оскорбленным».

В конце концов, «Пой, память» — это рассказ о невзгодах и упадке, но также и о триумфе, каким бы дорогим он ни был. Исполняя лагерную музыку Кулисевич, воплощая мучения, в то же время наиболее достоверно был самим собой. «Я возвращаю долг памяти миллионам моих убитых товарищей по заключению», — заявил он в какой-то момент. «Они всегда со мной». А теперь, через их обжигающие слова и мелодии, и с нами.