«Господь сказал Моше:

Вот, твоя жизнь приближается к концу».

Дварим, недельная глава «Вайелех»

Во времена ребе Лейви‑Ицхока жил в Бердичеве весьма почитаемый знаток Торы. Его именовали «раввином из Морахвы», по названию местечка, в котором тот родился (евреи называли его Морахов). И была между ним и ребе Лейви‑Ицхоком открытая вражда и потаенная симпатия.

Когда ребе завершил свой земной путь, раввин из Морахвы пришел проводить праведника. Объятый неподдельной скорбью, он молча брел за телегой, а на кладбище, когда похоронщики из «Хевра кадиша» стали развязывать саван, подошел к телу и сказал, склонившись к открытому гробу:

— «Отсчитай себе семь недель».

Никто не понял, что имел в виду раввин. Смысл его слов открылся спустя сорок девять дней, когда раввин из Морахвы последовал за ребе Лейви‑Ицхоком.

*   *   *

У ребе Цемаха Цедека было заведено каждый день дарить всем своим внукам карманные деньги — пять копеек. Мальчики приходили после хейдера, и дед оделял каждого монеткой и ласковым взглядом. В одно из воскресений дед предупредил:

— Сегодня я дам каждому тридцать копеек — на всю неделю. Но если кто захочет, — он замолк на секунду, — может навещать меня как обычно.

Мальчики взяли деньги, поблагодарили деда и решили больше не приходить.

— Возможно, — рассудили они, — дед решил проверить, хорошо ли мы выучили фразу из трактата «Поучения отцов»: «Кто богат? Тот, кто доволен своей долей».

Но два внука, Залман‑Аарон и Шолом‑Бер, сыновья младшего сына Цемаха Цедека, ребе Шмуэля Будущий четвертый ребе Любавичской династии. , продолжали посещать деда каждый день. Цемах Цедек молча выдавал им монетки и как‑то особенно внимательно поглядывал на внуков.

В один из дней Залман‑Аарон по какой‑то причине задержался, и Шолом‑Бер Будущий пятый ребе Любавичской династии. пришел к деду один. По дороге домой он встретил запыхавшегося Залмана‑Аарона.

— Ты уже был у дедушки?

— Был.

— Пойдем еще раз!

— Пойдем. Только заходить я не стану, мне дедушка уже все отдал. Подожду тебя у дверей.

Когда мальчики приблизились к дому ребе, путь им преградила толпа плачущих хасидов. Душа ребе Цемаха Цедека ушла в иной мир.

После окончания семи дней траура Залман‑Аарон рассказал отцу о своем опоздании в последний день жизни деда и о словах младшего брата.

— Что же ты наделал, сынок! — воскликнул ребе Шмуэль. — Ребе Цемах Цедек передал все Шолом‑Беру!

Прошло много лет, ребе Моараш завершил свою работу в этом мире. К его старшему сыну пришли хасиды с просьбой принять корону. Но Залман‑Аарон наотрез отказался, и на трон в Любавичах воссел младший сын — Ребе Шолом‑Бер.

Спустя несколько месяцев Залман‑Аарон объяснил ближайшим друзьям, почему он так поступил.

— Мой святой отец и учитель ребе Моараш четко и недвусмысленно объяснил, что наш дед, ребе Цемах Цедек, передал все моему брату, Шолому‑Беру.

*   *   *

Ребе Хаим из Цанза приехал в Перемышляны навестить ребе Меира. О чем говорили наедине два праведника — никому не известно. В истории сохранилась лишь та часть беседы, которую они вели при служке, накрывавшем на стол.

— Ребе Хаим, — обратился к гостю хозяин, — вы председатель раввинского суда. Считаете ли вы мое жилище достаточно просторным и удобным? Не кажется ли вам, что мне стоит перебраться в более достойное место?

Ребе Хаим обвел глазами почерневшие от времени стены убогого домика, в котором ютился великий чудотворец, и вздохнул:

— Этот вопрос даже не стоит задавать. Ответ очевиден и понятен.

— Вот и хорошо! — воскликнул ребе Меир. — Именно так я и поступлю.

В эту секунду ребе Хаим понял, что его спрашивали совсем о другом. Ребе Меир был известен тем, что ни разу не лег спать, пока все деньги в его доме не были розданы бедным. Собственной нищеты он попросту не замечал. Говоря о более просторном и удобном жилище, цадик, несомненно, имел в виду нечто иное.

— Я подразумевал жилище в этом мире, — добавил ребе Хаим.

— Ваш ответ был очевиден и понятен, — произнес ребе Меир. — Теперь, после того, как вы дали свое согласие, решение невозможно отменить.

Ребе Хаим скорбно опустил голову.

Прошло всего несколько недель, и ребе Меир из Перемышлян присоединился к праотцам.

*   *   *

У ребе Ицхока‑Меира из Гуры было принято после вечерней молитвы в Йом Кипур уединяться в своей комнате и вместе с ближайшими учениками повторять трактат «Йома» Вавилонского Талмуда. В последний год своей жизни он вдруг остановился посреди урока, его лицо побледнело, а на глазах сверкнули слезы. Спустя несколько мгновений он взял себя в руки и продолжил толковать Талмуд. Изумленные ученики не знали, чем объяснить такое поведение учителя. Когда урок закончился, самый приближенный из учеников задержался в комнате и спросил:

— Ребе, что вас так огорчило?

— Боюсь, — ответил ребе Ицхок‑Меир, — Пурим в этом году я уже не увижу.

— Почему, ребе, почему? — вскричал ученик, и слезы теперь заблестели на его глазах.

— Каждый год после вечерней молитвы в Йом Кипур, — объяснил ребе, — меня посещали пророк Элияу и еще один старик в белом халате. Их лица сияли от святости, и Элияу посвящал меня в одну из тайн Торы. Сегодня они не удостоили меня даже одним словом, а их лица, ох, их лица выглядели весьма рассерженными.

*   *   *

В середине месяца шват (декабрь–январь) Гурский ребе приехал по делам в Варшаву. Узнав, что там же находится его старый друг, раввин Йешаёу из Праги, он поспешил к нему с визитом. Раввин очень обрадовался, увидев ребе, и пригласил его к обеду. Но тот отказался:

— Я хочу поговорить с тобой наедине.

Праведники долго разговаривали о чем‑то в закрытой комнате. После окончания беседы Гурский ребе вышел и, распрощавшись, немедленно отбыл. Ученики раввина Йешаёу не могли не заметить, что лицо их учителя побледнело, а глаза наполнились скорбью. На все просьбы рассказать, о чем он говорил с Гурским ребе, раввин отвечал решительным отказом.

— Ребе взял с меня слово никому не рассказывать о содержании нашей беседы, — объяснял он.

Прошло две недели с момента их встречи, и ребе Ицхок‑Меир из Гур завершил свой земной путь. Узнав о смерти друга, раввин Йешаёу тщательно выяснил все подробности, вплоть до минуты, когда душа ребе покинула тело, а затем горько расплакался.

— Теперь, — успокоившись, объяснил он ученикам, — я могу рассказать, о чем мы говорили во время последней встречи. Ребе Ицхока‑Меира посетил пророк Элияу и назвал дату его смерти. Я отказывался верить ребе, убеждал, что праведность и добрые дела изменят приговор. Увы, сегодня я обязан признать: совпали не только месяц и день, но даже час и минута.

*   *   *

Когда весть о смерти Гурского ребе достигла местечка Радомск, ребе Шлойме, автор книги «Тиферет Шломо», горестно разрыдался. Затем зажал в кулаке свою бороду и спросил у служки:

— Ты видишь, она уже вся поседела?!

— Что имеет в виду ребе? — уточнил служка.

— Мои святые наставники объяснили, — ответил ребе, — когда отлетит душа главы поколения, меня призовут перед первой же субботой вести молитву в Небесных чертогах Ребе Шлойме из Радомска славился своим умением вести службу в синагоге. Он молился с великой радостью и весьма благозвучно. .

Так и получилось: в ближайшую пятницу после полудня, когда ребе сидел за столом, погруженный в изучение книги «Зоар», его душа внезапно оставила тело, точно птица, упорхнувшая из силков птицелова.

*   *   *

Хасид пришел к ребе Ицхоку‑Айзику из Жидачева с просьбой благословить его на поездку в Святую землю.

— Погоди немного, — ответил ребе. — Поедем вместе.

Хасид обрадовался, еще бы: отправиться в столь длинный и полный опасностей путь под защитой самого ребе — что еще нужно?!

Но дни шли за днями, одна неделя сменяла другую, а ребе не трогался с места. И вдруг, словно гром среди ясного неба, по Жидачеву прокатилась весть о его смерти.

Вернувшись после похорон, хасид собрал семью и объявил:

— Мои дорогие! Ребе Ицхок‑Айзик, да будет благословенна память праведника, пообещал, что мы вместе отправимся в Святую землю. Ребе уже начал свой путь, значит, скоро и мне собираться в дорогу.

Хасид написал завещание, дал наставления старосте похоронного братства, окунулся в микву, прочел видуй — покаянную молитву — надел чистую одежду и умер.

Эту удивительную историю рассказывали в Жидачеве еще много лет после смерти праведного хасида.

*   *   *

Ребе Мордехай‑Дов из Горностайполя — автор знаменитой книги «Эмек Шеэла» — был внуком праведника Яакова‑Исроэля Сын ребе Мордехая, магида из Чернобыля. , Черкасского ребе. По указанию деда Мордехай‑Дов стал ребе еще при его жизни.

Однажды ребе Яаков‑Исроэль прислал гонца в Горностайполь и попросил внука срочно приехать в Черкассы. Разумеется, ребе Мордехай‑Дов отложил в сторону все дела и немедленно собрался в дорогу.

Встреча была теплой, а на следующий день, после того как улеглось радостное волнение, дед пригласил внука на разговор.

— Я бы хотел обсудить кое‑что с тобой в комнате у бабушки.

Бабушка Дочь ребе Дов‑Бера, второго в династии любавичских цадиков. была уже очень слаба и почти не поднималась из кресла с высокой спинкой, обитой черной, потрескавшейся от времени кожей.

— У нас спор, — пояснил Черкасский ребе, — и мы хотим, чтобы ты вынес решение. Как решишь, так мы и поступим.

— А в чем суть спора? — спросил удивленный внук. За всю свою жизнь он впервые слышал, как дед просит о помощи. Не было ни на земле, ни выше вопроса, на который Черкасский ребе не сумел бы отыскать ответ.

— Бабушка считает, — начал объяснять дед суть спора, — что она должна умереть раньше меня. Ведь если я умру первым, хасиды перестанут посещать наш дом, и она останется одна‑одинешенька.

Я же пытаюсь объяснить, что после ее смерти меня покинут все силы. Мужчина без женщины — полчеловека, и на него не спускается откровение Свыше. И что я скажу людям, которые придут просить совета и благословения? Чем смогу им помочь? Даже если я сто раз повторю, что стал таким же, как они, ни одна живая душа мне не поверит! Хасиды будут стоять под окнами с утра до поздней ночи и требовать благословения. Неужели бабушка хочет, чтобы я на старости лет стал обманщиком и говорил людям то, чего на самом деле не вижу и не чувствую?

Но в этом споре у нас обоих есть нечто общее, и это общее — ты, наш дорогой внук. И я, и бабушка полностью на тебя полагаемся. Как решишь, так и будет, — повторил Черкасский ребе.

Ребе Мордехай‑Дов задумался на несколько долгих минут.

— По существу, бабушка права, — наконец произнес он. — Ей действительно будет очень трудно жить одной. Но твое мнение, дедушка, также представляется мне обоснованным. Поэтому, когда подойдет ваше время оставить этот мир, тебе не придется долго ждать.

Прошло всего несколько недель, и в середине сивана Девятый месяц еврейского календаря. Обычно выпадет на май–июнь. ребецн завершила свой земной путь, а вскоре после этого, в самом начале элула Двенадцатый месяц еврейского календаря. , отлетела душа Яакова‑Исроэля, Черкасского ребе.