Шопена траурная фраза
Вплывает, как больной орел.

Б. Л. Пастернак. Баллада

Всплывает и не хочет уходить из моего сознания странная фраза: «Где обрывается Россия / Над морем черным и глухим». Фраза недосказана, за ней — две строки многоточий, а перед ней строфа: «Не веря воскресенья чуду, / На кладбище гуляли мы. / — Ты знаешь, мне земля повсюду / Напоминает те холмы». Мандельштам сочинил это в Коктебеле и посвятил девушке — Марине Цветаевой. Она вспоминала потом (в 1931 году): «Город Александров, 1916 год. Лето. Наискосок от дома, под гору, кладбище». И немного раньше в том же тексте: «Александров. 1916 год. Лето. Город Александров Владимирской губернии, он же Александровская Слобода, где Грозный убил своего сына. Красные овраги, зеленые косогоры, с красными на них телятами. Городок в черемухе, в шинелях. Шестнадцатый год. Народ идет на войну».

Эти косогоры, эти овраги представлялись поэту вживе при виде крымских холмов. Александровское кладбище наискосок от дома и каменистый Коктебель с дачей Волошина — продолжение неоконченного в Александрове романа.

Мандельштаму неможется на кладбище. Слишком много коров и крестов. «Хорошо лежать», — говорит ему Цветаева. — «Совсем не хорошо: вы будете лежать, а по вас ходить». — «А при жизни не ходили?» — «Метафора! Я о ногах, даже сапогах говорю». — «Да не по вас же! Вы будете — душа». — «Этого‑то я и боюсь! Из двух: голой души и разлагающегося тела еще неизвестно что страшней». Это он говорит, «не веря воскресенья чуду», иначе не стал бы бояться!

Когда их обоих уже не было на свете, да и могил не осталось, Пастернак написал «Памяти Марины Цветаевой» (1943): «[…] и только верой в воскресенье какой‑то указатель дан».

«Где обрывается Россия / Над морем черным и глухим». Всплывает эта фраза, и поднимается занавес над сценой — романной и киношной. На сцене, на кладбище в городке Годрикова Впадина — две фигурки: юноша и девушка, Гарри Поттер и Гермиона перед могилой родителей Гарри. Девушка утешает юношу: «Это значит… ты знаешь… жить по ту сторону смерти, после смерти». Но слова не могут скрыть факта: «Тлеющие останки родителей лежат под снегом и камнем, безучастные, лишенные сознания». Мандельштам и Цветаева, Гермиона и Гарри Поттер. Жизнь подражает искусству, искусство подражает жизни, история подражает сама себе. Поэтому тексты повторяются, не имея между собой никакой связи, кроме Cудьбы.

«Чувство Истории — только чувство Судьбы», — сказала Цветаева. Это о стихотворении Гумилева «Мужик»: «В гордую нашу столицу / Входит он — Боже спаси! — / Обворожает царицу / Необозримой Руси».

Долгие годы судьба евреев была связана с необозримой Русью, с ее «мужиками». Разорвать эту связь легко и просто всем, кроме гуманитариев. «Культуру на культуру не меняют», — говорил когда‑то мой старший друг. Удивительным образом, чем страшнее и тягостней судьба России, тем крепче эта связь. Невозможно писать на английском языке для американских журналов статьи о мудрецах Талмуда, когда почва под ногами колышется и расходится, приводя в движение звенящий русский стих. Враждебность века не отталкивает, но привлекает, подобно тому, как воронка привлекает, всасывает пытающихся спастись пассажиров тонущего корабля.

«Недалеко до Смирны и Багдада, / Но трудно плыть, а звезды всюду те же», — написал Мандельштам в 1922 году в стихотворении «Феодосия». И не уплыл, и погиб в ГУЛАГе. Удивительным образом его слова повторил, но с другим исходом и смыслом, Исаак Башевис‑Зингер, покидая обреченную Варшаву в 1935 году: «Я сидел у окна, вперившись в плотную тьму, время от времени бросая взгляд на звезды. Их я не покидал. Вселенная мчалась вместе со мной. Я распознавал контуры созвездий. Может быть, вселенная составит нам компанию на пути в вечность, когда будет исчерпан инцидент, именуемый жизнью?» С собой в Америку он унес родной язык — идиш польских евреев — и продолжал писать на нем до самой смерти, сохраняя в душе любовь и ненависть к Польше, «старой стране». «Вера в воскресенье» никогда не покидала его. Воскресенье странного языка, мертвого языка, на котором никогда не говорила власть, в котором так мало слов для оружия, войны и даже охоты. Ведь воскрес же иврит, почему бы идишу не воскреснуть?

В моем концерте языков идиша нет. В последние годы я ощущаю это как безъязыкость, мучительную невозможность понять и сказать то, что присутствует, зреет во мне и рвется наружу. И уже нет времени учить грамматику и слова. Да разве только идиш! Ведь я утратил множество языков, на которых говорили мои предки, проходя через века и страны, — от речи древних египтян до провансальского диалекта.

Полагали мудрецы Талмуда, что плод в лоне матери научается всей Торе, но, когда выходит на свет, ангел шлепает его по губам и заставляет забыть все, почему и сказано: «Грех у дверей лежит» (Быт., 4:7) («Нида», 30б).

Много лет назад, при выходе на свет из материнского лона, я забыл все языки и не могу вспомнить, а заново выучить не хватает жизни. Впрочем, так случается не со всеми. Некоторые сохраняют дородовое знание и живут многоязыкими, например Рашид Капланов. Вероятно, ангел забыл его шлепнуть или промахнулся, торопился по своим ангельским делам. Это дорого обошлось Рашиду. В детстве он лечил свой полиомиелит в Коктебеле и, говорят, смеялся, читая на пляже Канта… После него остались детские книги на немецком языке…

Марина Цветаева. [1914–1916 РГАЛИ

Если бы удалось все вспомнить, все выучить, все связать! В какой‑то очень высокой точке сошлись бы тексты и судьбы. Мы узнали бы, что Цветаева и Мандельштам победили во Второй магической войне, а Гермиона и Гарри Поттер сгинули накануне и в начале Второй мировой, так что и могил их не осталось. Ведь есть же текст, где все это записано, все сходится, даже беседа каждого учителя с каждым учеником. Текст этот — Тора, которую мы знали до рождения, но забыли и должны выучить заново. Сказано в Мишне со слов мудреца, прозванного Бен Баг Баг: «Переворачивай ее и переворачивай ее, ибо в ней — все» («Пиркей Авот», 5:22).