В философские приключения Шестова, Бродского и Спинозы были вовлечены поэты, писатели и философы, не имевшие отношения к семени Израиля и даже испытывавшие к этому семени брезгливую ненависть. Это не помешало им стать любимцами тех, кого они ненавидели и презирали. Да и сам великий Маймонид евреев считал в философии профанами, а уважал арабов и греков.

Все эти тридцать лет «Лехаим» был с нами. Он призывал «к жизни» («ле‑хайим»), хотя много писал о смерти — погромах, изгнаниях, убийствах. За тридцать лет он создал еще одну еврейскую энциклопедию.

Я полагаю, что душа философа Шестова, умершего в Париже в 1938 году, прилепилась к душе писателя Зингера и подсказала ему окончание романа «Шоша». В эпилоге бывший богач и эстет Хаймл Ченчинер, спасшийся из Варшавского гетто, спрашивает: «Может быть, мертвые воскреснут? Я помню, как вы говорили — возможно цитировали кого‑то, — что время — это книга, в которой страницы можно переворачивать только вперед, а назад нельзя. А если только мы не можем, а какие‑то другие силы могут?»

Иногда он называл себя кальвинистом, но чаще — евреем. Абсолютизм — еврейская черта. «Мне жаль тебя, но я — еврей, — говорил он Адаму Михнику, — стопроцентный. Нельзя быть евреем большим, чем я. Отец и мать — никаких сомнений, без капли примеси. Но я думаю, что я еврей не только поэтому. Я сознаю, что в моих взглядах присутствует некий абсолютизм. Если же взять религиозный аспект, если бы я сам себе формулировал понятие Высшего Существа, то сказал бы, что Б‑г — это насилие. Ведь именно таков Б‑г по Старому Завету. Я это ощущаю сильно».

Идя на север, рано или поздно герои должны были встретиться с собой. Ведь пространство Града закрыто и закруглено в нулевой точке. Навстречу Андрею и Изе несутся два столба пыли. Внутри одного из них — смутный долговязый силуэт, напоминающий Андрея. Внутри второго, вероятно, Изя. Андрей стреляет в своего двойника, убивает себя и оказывается там, откуда был взят: в ленинградской коммунальной квартире. На столе в круге света лежит «Ленинградская правда» с большой передовицей под названием: «Любовь ленинградцев к товарищу Сталину безгранична». Слышен голос Наставника: «Ну вот, Андрей, первый круг вами пройден».

Хлебное приношение частью возносилось на жертвенник и сжигалось для Б‑га, частью вкушалось священниками. Если плоть Иисуса в Новом Завете названа хлебом, если в христианских храмах ее подымают с алтаря и вкушают во время евхаристии, то она не что иное, как минха. В христианском богословии минха — «прообраз» евхаристии. Но по той же логике плоть рабби Акивы, которую вешают в мясной лавке, замещает бескровную жертву. Его кровавая смерть заранее назначена Б‑гом (пришла Ему на ум) и служит не наказанием, а искуплением, хлебным приношением.

Входящие в Пардес должны следовать правилам, которые не они придумали. Главное из них сформулировано рабби Акивой: «Когда вы ступите на плиты из чистого мрамора, не вздумайте воскликнуть: “Вода! Вода!”, ибо сказано: “...изрекающий ложь не устоит пред глазами Моими” (Пс., 101:7)». А другое относится к Бен‑Зоме: «Нашел ты мед — ешь по потребности своей, не то пресытишься им и изблюешь его» (Притч., 25:16). Запрет обжираться медом мы находим в романе Битова «Пушкинский дом».

Очевидно, Волохонский соединил видение престола с картиной Небесного Иерусалима, а городской ландшафт Иерусалима заменил райским садом из книги Бытия. Он также приписал херувимам «невиданную красу». А создатели фильма прибавили еще и гору, и море. В Откровении Иоанна «моря уже нет». И о горе там ничего не сказано. Все вместе — поэт, сценарист и режиссер — извлекли новые смыслы из «сближения далековатых идей». В еврейской традиции такое сближение называется мидраш.

По улицам Сепфориса бежит рабби Меир, за которым гонятся слуги Йеуды Князя с палками. Он бежит мимо амфитеатра, где ставят фарсы и выступают риторы, мимо виллы Диониса и виллы Орфея. Мозаика с ликом Галилейской Моны Лизы подглядывает за ним из виллы Диониса. Ему не привыкать бежать.