«Разве рабби Эльазар не говорил, что те, кто собирается выполнить мицву, не подвержены вреду?» — спрашивает гемара. Как Всевышний допустил, чтобы еврей, выполняющий Б‑жественную заповедь, был за это наказан? В ответе проступает присущий Талмуду прагматизм: «Там, где опасность постоянна, все иначе», — говорят мудрецы.

Йом Кипур, о котором мы читаем в Талмуде, не очень похож на тот Йом Кипур, который отмечают современные евреи. Последние две тысячи лет День Искупления проводят в посте и молитве. Но во времена Храма главным содержанием Йом Кипура были храмовые ритуалы, которые на протяжении всего дня проводил первосвященник, коэн гадоль, в их числе жертвоприношение животных, исповедание грехов и окропление кровью жертвенных животных внутреннего и самого сакрального помещения Храма — Святая святых.

Если ковчег мог быть спрятан, рассуждают мудрецы, то точно так же могли быть спрятаны другие упомянутые в Библии чудесные реликвии, которые впоследствии исчезли: золотой сосуд с манной, зацветший посох Аарона и бутыль с маслом, которым помазывали царей Иудеи. В этой дискуссии мудрецы пытаются преодолеть пропасть между библейской эпохой, когда Всевышний то и дело совершал чудеса для Израиля, и профанным настоящим, когда чудеса прекратились.

В Талмуде никак не обсуждается политическая сторона храмовой жизни; мудрецов интересует не секулярная власть, а священный обряд — неподвластный времени, всегда актуальный, сохранившийся в памяти поколений даже после того, как Храм был разрушен. Но иТалмуд ясно показывает, что к храмовым служителям предъявлялись высокие требования, которым они не всегда соответствовали.

Этот новозаветный эпизод служит яркой иллюстрацией противостояния христианства и иудаизма, подаваемого христианством как конфликт разных ценностей: приземленные евреи, поглощенные материальным миром, прежде всего деньгами, и безразличные к духовности и святости, получают справедливый упрек от Иисуса, который, напротив, печется лишь о чистоте сердечной... Очевидно, что это были не барыги, искавшие в Храме наживы, а храмовые работники, обеспечивавшие евреям возможность выполнить свои обязательства.

Легкость, с которой магия и ведовство встраиваются в талмудическую картину мира, на мой взгляд, очень показательна для талмудической ментальности и выявляет в ней нечто важное. Эта легкость подсказывает, что приверженность ученых Талмуда точным измерениям и правильному порядку действий, потребность выяснить до мельчайших деталей, как именно себя вести, чтобы угодить Б‑гу, вплоть до того, в каком порядке надевать башмаки поутру, — сама является разновидностью магического мышления.

Если вы начали трапезу в пятницу до заката, а потом начался шабат, а вы в самом разгаре ужина — что вам делать? Прервать трапезу и читать субботние молитвы или же продолжать есть, а молитвы прочесть, когда ужин закончится? Йеуда говорит, нужно прервать трапезу; Йосе, более снисходительный, считает, что этого делать не нужно.

Мудрецы Талмуда, рассуждая о природе и строении Вселенной, ошибались не больше, чем все остальные — и в их эпоху, и еще долгое время после. Но нельзя не задуматься о том, насколько религия, соответствовавшая их Вселенной, по‑прежнему соответствует нашей, гораздо более обширной и более хаотичной, где роль человечества уменьшилась и потеряла в значимости.

Обжорство оценивается мудрецами как качество предосудительное и заслуживающее наказания. Но они видят в нем, скорее, нарушение общественных норм, чем собственно грех. Хороший аппетит, как и тщеславие или вспыльчивость, — человеческий недостаток, которому может оказаться подвержен даже мудрец. При этом мудрецы крайне редко умышленно преступают закон. Напротив, все, что мудрец ни делает, по определению законно, и поведение великого мудреца само по себе является алахическим образцом.

Когда закон не соответствует реальности, говорит Талмуд, мы не меняем закон — мы меняем реальность. Этот подход как будто нелогичен, но он подчеркивает приверженность мудрецов тому, чтобы все делать по правилам. 

Сердце нужно разрезать и обескровить перед тем, как готовить. Но если мы забудем это сделать и начнем готовить его с кровью, оно все равно остается кошерным, поскольку во время готовки кровь будет впитана окружающими частями туши, а потом «выпущена» ими. Всего вышесказанного, кажется, уже достаточно, чтобы впечатлительный читатель решил стать вегетарианцем. Но если вы все еще едите мясо, почитайте Псахим, 76а, где Гемара задается вопросом, что случится, если кусок мяса упадет в крынку с молоком.

Раввинистический иудаизм стал возможен только в отсутствие Иерусалимского храма. Все институты и практики, которые нам сейчас представляются неотъемлемыми элементами классического иудаизма: изучение библейских текстов, синагога, синагогальная литургия, сам Талмуд, — возникли как реакция на разрушение Храма и прекращение храмовых жертвоприношений. За две тысячи лет мы так привыкли к иудаизму без Храма, что, если серьезно задуматься о перспективе его восстановления, храмовый иудаизм совершенно чуждая для нас сейчас религия.