Даже те, кто по нынешним временам в Россию ни ногой, не могли удержаться и не поздравить Викторию Валентиновну: такая уж персона — цадик, цадик объединяет, хасиды не расстаются, воспоминания о времени, проведенном при дворе, лелеют как самое дорогое («“Сэфер” — лучшее, что со мной случилось в жизни», — звучало из зума), а свой дар цадику провозят даже контрабандой, даже под псевдонимом

«Идеальную еврейскую жизнь я представлял как некий зал, где будут сидеть евреи. В этом зале будет много дверей, и каждый еврей сможет выбрать ту дверь, которая ему понравится. Конечно, получилось не совсем так, как я задумал. Когда внезапно открылся, а потом рухнул Советский Союз, в эти открытые двери — кто в них только не вошел»

Роман основан на исторических событиях — процессе над конверсо города Майорки, устроенном в 1688–1691 годах, когда после неудачной попытки бежать с острова на английском корабле 82 человека были привлечены к инквизиционному суду и 37 из них казнены. Риера работала в архивах, изучала инквизиционные материалы и другие церковные источники, но роман призван показать оборотную сторону медали, рассказать эту историю такой, как она виделась майоркским конверсо, хотя в источниках этой версии событий не сохранилось.

Штерн, по‑видимому, очень тонко и точно чувствовала конъюнктуру: она поняла, что именно сейчас открытие метода лечения рака будет цениться больше всего другого и может спасти ей жизнь. Ее письмо Сталину, с одной стороны, наивно, но, с другой — там была написана чистая правда — о том, что советские партийные и государственные чиновники работают по ночам, что это подрывает их здоровье и сокращает жизнь, и Штерн, вероятно, считала, что имеет право говорить такие вещи, так как защищена своим академическим титулом.

Если западные сефарды, несмотря на свои упорные попытки отмежеваться от непрестанно растущего ашкеназского населения, в итоге во многих случаях смешивались с ним, а отчасти и ассимилировались среди титульных наций, восточные лучше сохранили свою идентичность, даже вернувшись, уже в ХХ веке, на первую историческую родину, в Израиль, или же эмигрировав в США — и при этом став третичной диаспорой, сохраняющей память о своей второй и третьей родинах.

Тема инквизиции и преследования марранов прочно присутствовала в русско‑еврейской культурной памяти конца XIX — начала ХХ века и на фоне погромов и растущего народного и государственного антисемитизма появлялась в литературе как экзотическая историческая рамка для традиционного виктимного сюжета — гонений — и как источник хоть и горестных, но славных прецедентов еврейского сопротивления, а также актуализировалась для завуалированной презентации насущных проблем: выселения из столиц и «эпидемии крещений».

Бейнарт, не будучи «философом» или изобретателем больших идей, был «чрезвычайно прилежен, педантичен» и «предан своей работе», «стремился к точности и аккуратности» в своих текстах. Но помимо культа тщательности за работами Бейнарта, конечно, стояла и концепция: герой сионистского подполья в подмандатной Палестине, он в своих исторических персонажах видел настоящих евреев и героев борьбы с гонителями, а в еврейской истории — «великое приключение».

В последние советские десятилетия почти не было подцензурной еврейской прессы, за исключением «Советиш геймланд» и «Биробиджанер штерн». Однако еврейские периодические издания все же выходили — в самиздате. Самиздат был одним из направлений деятельности еврейского национального движения, известного также как движение отказников, которое занималось борьбой за выезд и возрождением еврейской культуры среди советских евреев.

На исходе ХХ века и по ходу XXI, с открытием границ и появлением совершенно новых технических возможностей, многие, в том числе среди русско‑еврейской интеллигенции, занялись реконструкцией семейной истории, заполнением белых пятен, обращаясь к генеалогам и генеалогическим сайтам, изучая семейные архивы и отправляя запросы в государственные, посещая бывшие местечки в Белоруссии и на Украине и еврейские кладбища.

Несмотря на свой головокружительный успех придворные евреи сохраняли меланхолично‑тревожное мироощущение, ожидая подвоха и унижения или серьезной опасности: банкротства, убийства, падения. И действительно, биографические траектории героев заканчивались одинаково — трагедией. Их взлет был недолговечным. Все либо разорились, либо не сумели защитить семью, которую после смерти кормильца ждали немилость монарха и разорение, отказ в возврате долгов, проигрыши в суде, изгнание из столиц и т. п. 

Первая мировая война оказала огромное влияние на жизнь и судьбу российского еврейства. Влияние это, помимо непосредственных бедствий, состояло в различных, в том числе долгосрочных и малоочевидных, последствиях. Мы постарались выделить основные аспекты этой многогранной темы — от военных депортаций до рефлексии еврейских интеллектуалов — и попросили высказаться специалистов по этому периоду и проблематике.

Простая, но эффективная, по мысли Геббельса, нацистская пропаганда строилась вокруг центрального концепта врага-еврея: под видом коммунистов евреи правили и правят Советским Союзом («жидобольшевизм»), из-за евреев затягивается война и откладывается победа Германии и восстановление нормальной жизни в «освобожденной России», еврейская плутократия контролирует политику Америки и Великобритании и т. п.