Газета «А‑Арец» так описывала реакцию на финальный закат «солнца народов»: «Отголосок смерти Сталина до сих пор слышится в Нацерете. С получением известия о его кончине весь город, казалось, утонул в море красных флагов и черных траурных лент. Доски объявлений и стены были сплошь заклеены плакатами, оплакивающими спасителя человечества...»

Рассказывают, что в кибуце Ягур, где поселили команду, был устроен праздник по случаю удачной операции и якобы капитан судна произнес прочувствованную речь во славу Страны Израиля, маапилим и доблестных еврейских бойцов. И — снова якобы — при этом присутствовал Натан Альтерман собственной персоной, доставленный в Ягур по личному распоряжению самого Ицхака Саде, командира «Пальмаха». И — тут уже последнее якобы — под впечатлением этой речи Альтерман сочинил ответ итальянцу, ставший позднее одним из самых известных текстов поэта.

При всем уважении к сильным молодым сабрам, воинам и земледельцам, преподнесшим народу Страну на серебряном блюде, Альтерман не мог и не хотел мириться с отрицательными чертами этого нового образа, которые в полной мере проявились в отношении к новоприбывшим «обломкам Катастрофы», галутным евреям, в чьих глазах еще стояла тень пережитого ужаса. Это отношение, что греха таить, характеризовалось высокомерием, отчуждением, насмешливым неприятием «галутных страданий».

Почти всегда мучительное и бесплодное, изгнание было с нами и в дни молитвы, и в дни избиений. И вот теперь оно превратилось в мачту суденышка, пробивающегося сквозь ночное море к дому, к своей Земле. Но эта мачта по‑прежнему хранит память о галуте — о дедах и отцах, о молитвах и погромах. Иными словами, мы продолжаем нести свое изгнание с собой — даже когда на нем закреплен парус, надутый попутным ветром свободы.

Общий смысл доводов Альтермана пока еще остается прежним; он призывает говорить о существующих проблемах именно с дружеских позиций: «...трусость друзей в эти дни / пропаганде злейших врагов сродни». Но в скором времени, как мы увидим, изменится и этот мотив.

Нередко они становились главной темой текущей политической дискуссии, причем не только за чашкой кофе на домашних верандах, но и в зале кнессета, на страницах газет, на заседаниях правительства. Некоторые тексты (напомню — газетные!) были положены на музыку и превратились в популярные песни. Какой еще поэт мог бы похвастаться таким влиянием на умы, таким поистине всенародным признанием? Вольно или невольно Натан Альтерман представал совестью общества, современным пророком, артикулировал заповеди общественной морали новорожденного государства.

Вернувшись, Шмуэль видит, что в его отсутствие товарищи несколько распустились. В частности, затеяли рожать детей. Что нельзя расценить иначе как попытку увильнуть от физического труда! И Шмуэль созывает собрание, где по его инициативе принимается категорический пятилетний запрет на беременность. Вот ужо построим светлое будущее, тогда и нарожаем.

70 лет назад, 29 ноября 1947 года, ООН приняла резолюцию о разделе Эрец‑Исраэль. Советский Союз поддержал решение, а затем и согласился на поставки оружия только что провозглашенному еврейскому государству, тем самым способствовав созданию сионистского Израиля. Как это стало возможным, учитывая антисемитизм кремлевских вождей и традиционную идеологическую враждебность советского режима к любым проявлениям сионизма внутри границ соцлагеря?

«Национальный очаг» — что это?.. государство?.. автономия?.. плита с двумя духовками: для мясного и для молочного? «В Палестине» — это где?.. — во всей Палестине?.. или в той ее части, которая определена соглашением Сайкса–Пико?.. или на территории еврейских поселений? И что понимается под «нарушением гражданских и религиозных прав нееврейских общин»? Грубо говоря, Декларация Бальфура не обещала евреям ничего конкретного. И тем не менее — помимо, а то и вразрез с желаниями ее составителей — она сыграла поистине выдающуюся роль в образовании Израиля.