Положение казалось отчаянным: турки, раздраженные систематическим уклонением от призыва, грозили ишуву серьезными санкциями. Но не идти же помирать на строительных работах в амалийе... Спасение пришло с неожиданной стороны — от детей. Впрочем, почему с неожиданной? Разве не твердили им в гимназиях, что именно от них зависит будущее Эрец‑Исраэль? И гимназисты трех средних учебных заведений почти единодушно приняли османское подданство.

Это чудесное стихотворение, написанное в уже знакомом нам «пасхальном» жанре, было опубликовано в канун Песаха 1944 года, в разгар Катастрофы. Незадолго до этого в Венгрию вошли войска вермахта, и Эйхман приступил к планомерному уничтожению полумиллиона венгерских евреев. На фоне этих зловещих событий Альтерман обращается к последней страничке пасхальной Агады — традиционной арамейской песенке «Хад гадья»

Если надо — лучше слезть с коня. Позволить себя избить. Дать себя унизить. Все это — когда надо. А если приходится отстреливаться до последнего патрона — надо стрелять. Потому что речь идет об удержании земли, Земли, Страны. И ради этого нужно хоть в грязи на пупу извертеться, но удержать. А кто брезгует испачкать свой рыцарский плюмаж, тот всегда может поискать себе другой турнир, по вкусу. 

Акции компании, организованной специально под проект тель‑авивского порта, раскупались как горячие пирожки. Работы начались немедленно и поначалу велись преимущественно выходцами из греческого порта Салоники, утверждавшими, что они в портовых делах собаку съели, причем отнюдь не сухопутную, а самую что ни на есть морскую. И хотя первый деревянный мол, построенный этими «специалистами», рухнул уже на следующий день после открытия, это ни в коей мере не остудило пыл тель‑авивцев: порт воспринимался городом как всеобщее любимое детище.

Непосредственный повод к написанию этого стихотворения неизвестен, но оно не утратило актуальность и сегодня. Стихотворение «Странный обычай» было опубликовано в первом томе сборника «Седьмая колонка».

Это люди второй алии, преобразившей Страну. Их имена известны, а кто‑то даже прославился. Четвертый справа — Шмуэль Китайгородский (взявший себе фамилию Даян), отец будущего начальника Генштаба, легендарного Моше Даяна. Впрочем, Шмуэль и сам не промах — ему предстояла карьера видного партийного и профсоюзного функционера, депутата и заместителя председателя израильского кнессета.

Поводом для написания стихотворения стала забастовка израильских учителей, по старой еврейской традиции (беднее местечкового меламеда были только мыши) получавших нищенскую зарплату. Альтерман не случайно ощутил необходимость поддержать эту забастовку.

В наши дни — в эпоху социальных сетей, разнузданности интернет‑форумов и безжалостного шейминга — тема клеветы актуальна едва ли не больше, чем во время публикации этого стихотворения. Вполне возможно, что Альтерман написал свой текст под впечатлением процесса над Сиркиным и Райхлиным, приговор по которому был оглашен за две недели до того, как в газете «Давар» было напечатано это стихотворение.

Принято считать, что в Израиле нет смертной казни. Что единственным смертным приговором, оглашенным судом Израиля и приведенным в исполнение официальными представителями государства, был приговор Адольфу Эйхману, руководителю имперского проекта истребления европейского еврейства. Но это, увы, не так.

Поскольку всегда считалось, что выпуск облигаций имеет не только чисто финансовое, но и показательно‑моральное значение, он продолжается до сих пор, хотя многие полагают, что Израиль благодаря своей высокой кредитной репутации сегодня не очень нуждается в займах, да и процент, выплачиваемый по этим облигациям, непомерно высок в нынешних финансовых обстоятельствах. Иными словами, госзаймы уже не слишком актуальны в наши дни — в отличие от стихотворения Альтермана, написанного хотя и по этому поводу, но совсем‑совсем о другом...

Альтерман был прирожденным горожанином. Возможно, этим и объясняется его восторженное отношение к молодым людям в шортах и рубашках с короткими рукавами: поэт восхищался обладателями рук, привычных к полевому труду и к винтовке. Вот и в этом стихотворении он прежде всего извиняется перед парнями из «Пальмаха» за недостаточно высокую оценку их самоотверженных усилий, а затем уже призывает пальмахников осознать серьезность текущего момента, служащую оправданием для неблагодарности новорожденной страны.

В этой повседневной рабочей суете легко было забыть о неимоверном чуде, только что свершившемся прямо на глазах народа, — чуде обретения независимости в своей собственной Стране. С учетом сопутствующих обстоятельств масштаб этого события был никак не меньше, чем великих чудес Исхода. Но такова уж человеческая натура: новоиспеченным израильтянам, подобно недавнему рабу Нуну из стихотворения Альтермана, почти сразу стало не до чудес и не до знамений. В конце концов, ведь даже манна, упавшая с неба, была всего лишь едой...