«В еврейском языке есть нечто, ускользающее от всех определений, но вполне конкретное — то, что евреи называют “аават Исраэль”, или “любовь к еврейскому народу”, — написал Шолем. — У вас, моя дорогая Ханна, как и у столь многих интеллектуалов, вышедших из рядов немецких левых, ее нет и в помине». «До чего же вы правы, когда говорите, что во мне нет такой любви», — отвечает она напрямик. Люди должны хранить верность добру и правде, а также друзьям, которых выбирают сами; им не следует хранить верность неким национальным идентичностям или группам людей, поскольку она непременно приводит к отказу от независимого мышления.

Запрещено хлопать и танцевать, ибо в связи с этим вы можете захотеть починить музыкальный инструмент, а это уже запрещенная мелаха. Сидение же на крыльце запрещено, потому что, если что‑то выкатится из дома на улицу, то есть из приватного пространства в публичное, у вас возникнет искушение занести предмет обратно в дом, а это действие уже запрещено. Однако, как трезво отмечает Рава бар Рав Ханан, «мы видим, что люди делают эти вещи, и мы не пытаемся остановить их». Почему же мудрецы, которые должны внедрять жизнь столько постановлений, позволяют людям игнорировать конкретно эти запреты?

Оз видел прямую связь между правой политической позицией таких людей, как его дядя — или как Менахем Бегин, который играет комическую роль в его мемуарах, — и их погруженностью в книги. Он полагал, что национализм — это мечты о силе, и такие мечты особенно присущи слабым людям, живущим, скорее, в своем духовном мире, чем в реальности. Настоящий Израиль, Израиль, который он увидел в киббуце Хульда, Оз нежно любил именно за то, что это не идея, а реальность, плод упорного труда и компромиссов.

В эпоху, когда евреи жили под властью Персии или Рима и особенно не могли контролировать собственную участь, Талмуд заверяет их, что вся мировая история зависит от их нравственности и поведения, от их лидеров. Праведность евреев способна даже упразднять языческие обычаи: «Рав Папа сказал: если высокомерные перестанут существовать, также перестанут существовать и персидские жрецы‑огнепоклонники».

В ХХ столетии состояние оторванности от традиции, ощущение, что тобой манипулируют враждебно настроенные институты, и постоянный риск внезапно стать жертвой насилия преследуют практически каждого. Писатель, чье имя впоследствии станет описывать целый феномен, выступает как пророк, дающий имя опыту, который ждет каждого из нас. Поэтому на самом деле не так уж важно, где будут храниться рукописи Кафки: в Германии или в Израиле. Важно то, что мы все живем в кафкианском мире. 

Вы бы никогда не подумали, что в трактате «Шабат» будет обсуждаться обрезание. Однако 19‑я глава полностью посвящена медицинским и правовым аспектам брит милы. Связь между обрезанием и субботой заявлена в начале главы, где обсуждение общей проблемы переноса предметов в субботу переходит в обсуждение конкретной возможности переносить скальпель, необходимый для проведения обрезания. Можно ли переносить скальпель в публичном пространстве?

Запрещая даже дотрагиваться до определенных вещей, мудрецы надеялись тем самым предотвратить использование их, которое является нарушением законов субботы. Такого рода профилактическое законотворчество нередко встречается в Талмуде.

Мудрецы были не только учеными мужами, но и лидерами своих общин, облеченными патриархальным достоинством, а многие из наиболее известных мудрецов были также очень богаты. Поэтому особенно необычно, что они опускались до ручного труда, дабы подготовиться к субботе: рав Сафра готовил, Рава колол дрова, рав Гуна зажигал лампы. Это смирение было способом подчеркнуть высокий статус их гостя — царицы‑субботы: «Если рабби Ами и рабби Аси соберутся навестить меня, — сказал Нахман бар Ицхак, — не взвалю ли я груз на плечи перед их приходом?»

Мудрецы ассоциируют почитание идолов с потерей самообладания — как будто идолопоклонство — это такая естественная человеческая слабость, которой надо во что бы то ни стало противостоять. Вероятно, евреям, жившим в римской Палестине или парфянской Вавилонии, действительно казалось, что почитание ложных богов — естественное занятие для людей, а еврейский монотеизм — это продолжающаяся борьба с греховной человеческой природой.

Одна из поздних книг Рота называлась «Возмущение», и это чувство было для него подлинной музой: его вдохновляло все, что только могло его раздражать. Никто из американских писателей не произносил таких возмущенных тирад, как Рот, а выслушивать подобные тирады не всегда приятно. Но тирады Рота обычно были бодрящими и увлекательными. Мало кто из писателей, кроме Рота, умеет сделать так, чтобы страница засияла, накаленная обдуманным гневом.

Взгляды мудрецов на то, что мы бы назвали эмоциональной вспышкой, четко прописаны в следующей барайте: «Если кто рвет одежду свою в гневе своем, бьет утварь свою в гневе своем, разбрасывает деньги в гневе своем, это подобно совершению идолопоклонства». Мудрецы осуждают бурные реакции и склоняются к своего рода стоицизму; их внимание к сохранению достоинства и самоконтролю имеет явственно римский оттенок. Однако дальше они дают однозначно еврейское объяснение тому, зачем нужно сохранять достоинство.

Либерализм в нашу эру усиления национализма и религиозного экстремизма подвергается давлению с разных сторон. Уроки еврейской истории могут показаться совершенно иными, если смотреть на них из Тель‑Авива или Хеврона. Через 200 лет, — а есть все основания предполагать, что если человечество вообще еще будет существовать через 200 лет, то и евреи будут существовать, — такие книги, как сочинения Гудмана и Шамы, станут казаться порождением столь же далекого и загадочного мировоззрения, как мировоззрение саддукеев.