Материал любезно предоставлен Tablet

Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать даф йоми, лист Талмуда, каждый день — и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет о том, как Устный закон отказывается упрощать, не излагая одно лишь авторитетное мнение, а подробно реконструируя дебаты прошлых столетий.

Нечасто сюжет недельной порции Талмуда муссируется в блогосфере. Но вот на прошлой неделе интернет, а особенно его еврейские сегменты обсуждали чудную фотографию еврея‑ортодокса: он сидел в салоне самолета в гигантском пластиковом пакете. Многие из прокомментировавших это фото предположили, что изоляция с помощью пакета как‑то связана с законами сексуальной чистоты и с присутствием в самолете женщин, но на самом деле, как указали более знающие читатели, ортодокс боялся нарушить совсем другое табу.

Этот еврей, по всей видимости коэн, представитель сословия священников, а коэнам запрещено так или иначе приближаться к мертвым. Пролетать над кладбищем, даже на высоте 10 тыс. километров, тоже нельзя. Коэн залез в пластиковый мешок, чтобы оградить себя от осквернения такого рода, ритуальной нечистоты (тума). Но поскольку большинство ультраортодоксов, будь они даже коэнами, обычно не летают, завернувшись в пластик, надо полагать, что человек на фотографии занимает маргинальную позицию по этому вопросу.

Выяснилось, что вопрос о том, как коэн может пройти через кладбище, поднимается в трактате Эрувин, 30б. Поднимается он в связи с продолжающейся в трактате дискуссией об эрувей тхумин — расширении субботних пределов. В прошлый раз мы уже говорили о том, что тхум — ограничение для прогулок в субботу — составляет две тысячи локтей, то есть примерно километр. Но точку отсчета, вокруг которой прочерчивается эта воображаемая окружность, можно сдвинуть, организовав себе субботнее местонахождение в другом месте — не в том доме, где вы действительно пребываете. Для этого нужно положить туда еду. И третья глава трактата «Эрувин» посвящена деталям организации этого субботнего местопребывания.

Одно из правил, установленных Мишной, состоит в том, что продукты, используемые для эрува, не должны быть обязательно пригодны к употреблению человеком, делающим эрув. Например, назорей, который дал обет не пить вина, может использовать вино для эрува, а некоэн может положить в нужное место пищу, зарезервированную для употребления священниками. По тому же принципу коэн может выбрать себе это субботнее местопребывание на кладбище, хотя заходить туда он на самом деле не будет, дабы избежать тумы. Эти поблажки объясняются тем, что в каждом случае, если необходимо, человек все‑таки может извернуться и съесть эту еду. Так, назорей может попросить раввина, чтобы тот освободил его от обета. Еврей‑некоэн может попросить раввина об обмирщении пищи, предназначенной для священников. А коэн, поясняет рабби Йеуда, в крайнем случае может проехать через кладбище «в закрытой повозке, в ящике или в шкафу». Эти предметы считаются движимыми шатрами, а шатер охраняет человека от нечистоты. Однако не все авторитеты согласны с этим. Йеуда а‑Наси, например, «придерживается того мнения, что передвижной шатер не должен считаться шатром». И даже если считать такой «шатер» таор, ритуально чистым, что будет, когда коэн высунется из него, чтобы взять эрувную пищу, оставленную на кладбище? Разве он не станет в тот же момент ритуально нечистым? Необязательно, утверждает Гемара. Он может использовать гладкие деревянные приборы, чтобы затащить пищу внутрь своей повозки или ящика, поскольку такие приборы не передают ритуальную нечистоту.

Если следовать логике рабби Йеуды, коэну, летящему в самолете, необязательно было заворачиваться в пластик — ведь самолет как герметично замкнутый предмет должен считаться «движимым шатром» и, соответственно, защищать своих пассажиров от тумы. Однако я уже видел достаточно талмудических дискуссий, чтобы заподозрить, что все не так просто. Этот вопрос может включать различные соображения: например, размер самолета или то, на какую высоту простирается юридически пространство кладбища. Возможно, следует провести аналогии с морскими судами, ведь Талмуд рассматривает их статус в контексте законов субботы.

Кроме того, мнение рабби Йеуды о передвижных шатрах в данном случае не котируется — алаха следует солидарному мнению других мудрецов, которые не позволяют коэну устанавливать эрув на кладбище. Тогда возникает вопрос: почему рабби Йеуда разошелся во мнениях с другими мудрецами? Как это часто бывает в Талмуде, амораи, мудрецы Гемары, столкнулись с несогласием между танаями, мудрецами Мишны. Танаев уже давно нет в живых — они жили на несколько столетий раньше амораев, так что последние вынуждены самостоятельно реконструировать их дебаты. Это интеллектуальное упражнение, попытка проникнуть в сознание мудрецов прежних поколений, один из отличительных видов деятельности мудрецов Талмуда, и он порождает логические аргументы головокружительной сложности.

В данном случае Гемара пытается объяснить, почему мудрецы не приняли мнение рабби Йеуды и постановили, что коэн не может устроить себе эрув на кладбище. Причина этого несогласия, полагает Гемара, в том, что мудрецы обратились к более общему принципу: «Запрещено связывать субботнее местоположение с объектами, из которых нельзя извлекать выгоду». Могила — это то, из чего запрещено извлекать выгоду, а поскольку устанавливать эрув — это выгода, нельзя его устанавливать на кладбище.

Но погодите, продолжает Гемара. Наверняка рабби Йеуда был знаком и не мог не соглашаться с этим принципом. Это не могло быть почвой для разногласий. Почему же он все же позволил устанавливать эрув на кладбище? Потому, предполагает Гемара, что он давал другое определение извлечению выгоды: «Он придерживался мнения, что мицвот не были даны нам с целью извлечения из них выгоды». Иными словами, действие, совершенное как часть мицвы, не может считаться получением личной выгоды, даже если представляется, что оно выгодно совершающему его человеку. Здесь Гемара возражает вновь. Неужели все остальные мудрецы не согласились бы с этим принципом? Тогда в чем же все‑таки коренилось несогласие? В том, на этот раз предполагает Гемара, как они видели цель установления эрува. С точки зрения рабби Йеуды, эрув мог быть установлен только лишь с целью облегчить исполнение заповеди. Например, поясняет Раши, если у вас есть больной друг, который живет на расстоянии трех тысяч амот от вас. Чтобы иметь возможность навестить друга в субботу, вы должны сделать эрув, который поместил бы дом друга внутрь вашего тхума. А вот если вы просто хотите совершить дальнюю прогулку, вы не должны устанавливать эрув. В таком случае это было бы действие, совершенное исключительно ради личной выгоды, а ради личной выгоды нельзя делать эрув.

Но мудрецы — а под словом «мудрецы» Талмуд понимает большинство мудрецов — были несогласны с этим. Они полагали, что «эрув может быть установлен даже для того, чтобы облегчить выполнение любого произвольного действия». Эрув можно сделать просто так, если захочется; необязательно оправдывать его необходимостью исполнить какую‑то конкретную заповедь.

Теперь мы должны проследить всю цепочку аргументации, чтобы понять, как рабби Йеуда с мудрецами пришли к несогласию. Обе стороны согласны, что запрещено извлекать выгоду из запретного объекта, а могила — это запретный объект. С точки зрения рабби Йеуды, эрув можно сделать только ради исполнения заповеди; заповедь — это не личная выгода; значит, установка эрува не влечет извлечение личной выгоды; значит, эрув можно устанавливать на кладбище, поскольку это не чревато извлечением выгоды из запретного объекта. Что и требовалось доказать. Прочие же мудрецы утверждают, что эрув можно делать из соображений личной выгоды, поэтому его нельзя устанавливать на кладбище, поскольку это приведет к извлечению выгоды из запретного объекта.

Но и это еще не все. Теперь рав Йосеф вступает в дискуссию с совершенно новым толкованием расхождения между рабби Йеудой и мудрецами. Рав Йосеф полагает, что все мудрецы были согласны в том, что эрув — только для исполнения мицвот, а мицвот не есть извлечение личной выгоды. А вот разногласия их были связаны со статусом пищи для эрува в течение субботы. Вспомним, что нет необходимости в действительности съедать пищу, заготовленную для установления субботнего местонахождения. Поэтому рабби Йеуда утверждал, что помещение пищи на могилу не связано с извлечением выгоды из запретного объекта, поскольку еврей, кладущий туда пищу, не намерен вернуться и съесть ее. Сохранность этой пищи ему безразлична. Может быть, и так, ответствовали мудрецы, но все же «если ему нужно, он может ее съесть». Значит, здесь все же присутствует потенциальная личная выгода, а этого достаточно, чтобы запретить использование кладбища.

На этом дискуссия заканчивается. Примечательно здесь то, что, оценивая прагматически, в конце дискуссии мы знаем не больше, чем в ее начале. Если Талмуд просто хотел указать нам, что можно делать и чего нельзя, он мог сделать все гораздо проще — сообщить лишь самое авторитетное алахическое постановление: эрув нельзя устанавливать на кладбище. Но тогда бы мы лишились специфически талмудического удовольствия всестороннего понимания проблемы. 

Оригинальная публикация: CROSSING THE LINE