Дочь Хисды однажды спросила его: «Неужели учителю не нужно немного вздремнуть?» На это Хисда ответил талмудическим эквивалентом выражения «На том свете высплюсь»: «Вскоре [то есть в могиле] настанут дни долгие [для сна] и короткие [для изучения Торы], и мы выспимся». Это своего рода carpe diem, «лови момент», только совсем без эротического гедонизма, который обычно ассоциируется с этим призывом.

Больше не встретишь людей подобной мудрости, сетует Гемара. В пессимистическом пассаже в Эрувин, 53а мудрецы описывают передачу библейской премудрости как постепенную деградацию: «Умы ранних мудрецов были подобны входу в Храм, умы поздних мудрецов — входу в зал Храма, что же до нас, то наши умы подобны ушку иголки, которой зашивают прорехи в одежде». Другие мудрецы развивают эту метафору. С их точки зрения, изучение Торы столь трудно, что они уподобляют его втыканию колышка в маленькую дырочку или попыткам пробить пальцем комок твердого воска.

Если дождь, пролившийся из облака, на момент начала субботы был еще в океане, не следует ли отсчитывать его тхум от океана? Но как нам узнать, возникло ли то или иное облако до наступления субботы или после? И если дождь был в облаке в момент наступления субботы, почему бы не отсчитывать его тхум от облака? Или следует апеллировать к правилу, что «законы тхума не распространяются на высоту более 10 тфахим», — правилу, которое мы обсуждали в прошлый раз применительно к приходу Мессии?

Почему мы думаем, что Мессия не придет в субботу? Потому, объясняют мудрецы, что за день до прихода Мессии пророк Элияу должен возвестить о его приходе. А если бы Элияу явился в пятницу и сделал такое заявление, возбуждение народа было бы столь велико, что никто не смог бы должным образом подготовиться к субботе. И вот для того, чтобы сохранить святость субботы, Элияу и Мессия запланируют свое прибытие на будние дни.

Если следовать логике рабби Йеуды, коэну, летящему в самолете, необязательно было заворачиваться в пластик — ведь самолет как герметично замкнутый предмет должен считаться «движимым шатром» и, соответственно, защищать своих пассажиров от тумы. Однако я уже видел достаточно талмудических дискуссий, чтобы заподозрить, что все не так просто.

Считается ли, к примеру, сердцевина пальмы едой — или она считается деревом? Если соль и воду нельзя использовать по отдельности, то как быть с их смесью — соленой водой, которую на практике использовали как подливу, куда обмакивали кусочки пищи?.. Попутно мудрецы высказывают диетарные советы: кориандр способствует импотенции у мужчин, а лук вообще может быть смертелен. От ценности человеческой жизни мы вскоре переходим к луковицам!

О том, что есть такая вещь, как эрув, я впервые услышал, еще будучи подростком. И отнесся к этому с возмущением. Если уж суть шабата в том, чтобы отдыхать от трудов и радоваться этому священному дню, ограничив себя запретами, зачем же изобретать юридические уловки, позволяющие обойти эти запреты? Разве эрув не противоречит самому духу шабата? Только сейчас, уже довольно глубоко погрузившись в Талмуд, я начал понимать, что мудрецы гибче относились к этим проблемам.

Рав Ада бар Агава полагает, что нагружать животное, которое и так уже идет, — это не совсем нагружать, так что осел не совершает запрещенной работы. Рабби бар Хама придерживается более строгой позиции: заставлять осла нарушать шабат — почти так же плохо, как нарушать его самому, а потому влечет за собой такое же наказание, а именно забивание камнями до смерти. Рабби Йоханан, напротив, утверждает, что такой поступок вовсе не заслуживает наказания, поскольку еврей несет ответственность лишь за нарушения, которые совершает самолично.

Поскольку проза Бассани неразрывно связана с местом действия, предполагается, что читатель знаком с зигзагами итальянской истории ХХ века. Ключевое событие в жизни Бассани произошло в октябре 1938 года — 80 лет и один месяц назад, когда в Италии были введены собственные расовые законы, составленные по образцу антисемитских Нюрнбергских законов, существовавших в нацистской Германии. Внезапно итальянская еврейская община — ее история восходит к эпохе античности, а к середине ХХ века она уже почти столетие была сильно ассимилирована — оказалась вышвырнута из общественной жизни.

«В еврейском языке есть нечто, ускользающее от всех определений, но вполне конкретное — то, что евреи называют “аават Исраэль”, или “любовь к еврейскому народу”, — написал Шолем. — У вас, моя дорогая Ханна, как и у столь многих интеллектуалов, вышедших из рядов немецких левых, ее нет и в помине». «До чего же вы правы, когда говорите, что во мне нет такой любви», — отвечает она напрямик. Люди должны хранить верность добру и правде, а также друзьям, которых выбирают сами; им не следует хранить верность неким национальным идентичностям или группам людей, поскольку она непременно приводит к отказу от независимого мышления.

Запрещено хлопать и танцевать, ибо в связи с этим вы можете захотеть починить музыкальный инструмент, а это уже запрещенная мелаха. Сидение же на крыльце запрещено, потому что, если что‑то выкатится из дома на улицу, то есть из приватного пространства в публичное, у вас возникнет искушение занести предмет обратно в дом, а это действие уже запрещено. Однако, как трезво отмечает Рава бар Рав Ханан, «мы видим, что люди делают эти вещи, и мы не пытаемся остановить их». Почему же мудрецы, которые должны внедрять жизнь столько постановлений, позволяют людям игнорировать конкретно эти запреты?

Оз видел прямую связь между правой политической позицией таких людей, как его дядя — или как Менахем Бегин, который играет комическую роль в его мемуарах, — и их погруженностью в книги. Он полагал, что национализм — это мечты о силе, и такие мечты особенно присущи слабым людям, живущим, скорее, в своем духовном мире, чем в реальности. Настоящий Израиль, Израиль, который он увидел в киббуце Хульда, Оз нежно любил именно за то, что это не идея, а реальность, плод упорного труда и компромиссов.