О том, что есть такая вещь, как эрув, я впервые услышал, еще будучи подростком. И отнесся к этому с возмущением. Если уж суть шабата в том, чтобы отдыхать от трудов и радоваться этому священному дню, ограничив себя запретами, зачем же изобретать юридические уловки, позволяющие обойти эти запреты? Разве эрув не противоречит самому духу шабата? Только сейчас, уже довольно глубоко погрузившись в Талмуд, я начал понимать, что мудрецы гибче относились к этим проблемам.

Рав Ада бар Агава полагает, что нагружать животное, которое и так уже идет, — это не совсем нагружать, так что осел не совершает запрещенной работы. Рабби бар Хама придерживается более строгой позиции: заставлять осла нарушать шабат — почти так же плохо, как нарушать его самому, а потому влечет за собой такое же наказание, а именно забивание камнями до смерти. Рабби Йоханан, напротив, утверждает, что такой поступок вовсе не заслуживает наказания, поскольку еврей несет ответственность лишь за нарушения, которые совершает самолично.

Поскольку проза Бассани неразрывно связана с местом действия, предполагается, что читатель знаком с зигзагами итальянской истории ХХ века. Ключевое событие в жизни Бассани произошло в октябре 1938 года — 80 лет и один месяц назад, когда в Италии были введены собственные расовые законы, составленные по образцу антисемитских Нюрнбергских законов, существовавших в нацистской Германии. Внезапно итальянская еврейская община — ее история восходит к эпохе античности, а к середине ХХ века она уже почти столетие была сильно ассимилирована — оказалась вышвырнута из общественной жизни.

«В еврейском языке есть нечто, ускользающее от всех определений, но вполне конкретное — то, что евреи называют “аават Исраэль”, или “любовь к еврейскому народу”, — написал Шолем. — У вас, моя дорогая Ханна, как и у столь многих интеллектуалов, вышедших из рядов немецких левых, ее нет и в помине». «До чего же вы правы, когда говорите, что во мне нет такой любви», — отвечает она напрямик. Люди должны хранить верность добру и правде, а также друзьям, которых выбирают сами; им не следует хранить верность неким национальным идентичностям или группам людей, поскольку она непременно приводит к отказу от независимого мышления.

Запрещено хлопать и танцевать, ибо в связи с этим вы можете захотеть починить музыкальный инструмент, а это уже запрещенная мелаха. Сидение же на крыльце запрещено, потому что, если что‑то выкатится из дома на улицу, то есть из приватного пространства в публичное, у вас возникнет искушение занести предмет обратно в дом, а это действие уже запрещено. Однако, как трезво отмечает Рава бар Рав Ханан, «мы видим, что люди делают эти вещи, и мы не пытаемся остановить их». Почему же мудрецы, которые должны внедрять жизнь столько постановлений, позволяют людям игнорировать конкретно эти запреты?

Оз видел прямую связь между правой политической позицией таких людей, как его дядя — или как Менахем Бегин, который играет комическую роль в его мемуарах, — и их погруженностью в книги. Он полагал, что национализм — это мечты о силе, и такие мечты особенно присущи слабым людям, живущим, скорее, в своем духовном мире, чем в реальности. Настоящий Израиль, Израиль, который он увидел в киббуце Хульда, Оз нежно любил именно за то, что это не идея, а реальность, плод упорного труда и компромиссов.

В эпоху, когда евреи жили под властью Персии или Рима и особенно не могли контролировать собственную участь, Талмуд заверяет их, что вся мировая история зависит от их нравственности и поведения, от их лидеров. Праведность евреев способна даже упразднять языческие обычаи: «Рав Папа сказал: если высокомерные перестанут существовать, также перестанут существовать и персидские жрецы‑огнепоклонники».

В ХХ столетии состояние оторванности от традиции, ощущение, что тобой манипулируют враждебно настроенные институты, и постоянный риск внезапно стать жертвой насилия преследуют практически каждого. Писатель, чье имя впоследствии станет описывать целый феномен, выступает как пророк, дающий имя опыту, который ждет каждого из нас. Поэтому на самом деле не так уж важно, где будут храниться рукописи Кафки: в Германии или в Израиле. Важно то, что мы все живем в кафкианском мире. 

Вы бы никогда не подумали, что в трактате «Шабат» будет обсуждаться обрезание. Однако 19‑я глава полностью посвящена медицинским и правовым аспектам брит милы. Связь между обрезанием и субботой заявлена в начале главы, где обсуждение общей проблемы переноса предметов в субботу переходит в обсуждение конкретной возможности переносить скальпель, необходимый для проведения обрезания. Можно ли переносить скальпель в публичном пространстве?

Запрещая даже дотрагиваться до определенных вещей, мудрецы надеялись тем самым предотвратить использование их, которое является нарушением законов субботы. Такого рода профилактическое законотворчество нередко встречается в Талмуде.

Мудрецы были не только учеными мужами, но и лидерами своих общин, облеченными патриархальным достоинством, а многие из наиболее известных мудрецов были также очень богаты. Поэтому особенно необычно, что они опускались до ручного труда, дабы подготовиться к субботе: рав Сафра готовил, Рава колол дрова, рав Гуна зажигал лампы. Это смирение было способом подчеркнуть высокий статус их гостя — царицы‑субботы: «Если рабби Ами и рабби Аси соберутся навестить меня, — сказал Нахман бар Ицхак, — не взвалю ли я груз на плечи перед их приходом?»

Мудрецы ассоциируют почитание идолов с потерей самообладания — как будто идолопоклонство — это такая естественная человеческая слабость, которой надо во что бы то ни стало противостоять. Вероятно, евреям, жившим в римской Палестине или парфянской Вавилонии, действительно казалось, что почитание ложных богов — естественное занятие для людей, а еврейский монотеизм — это продолжающаяся борьба с греховной человеческой природой.