Материал любезно предоставлен Tablet

Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать даф йоми, лист Талмуда, каждый день — и делится размышлениями о прочитанном. В сегодняшнем фрагменте ставятся на удивление современные вопросы относительно веры и соблюдения.

Читая Талмуд, я всегда пытаюсь найти в тексте свидетельства о том, как его непростые правила соблюдались в реальной жизни — и соблюдались ли они. Трудно поверить, что среднестатистический еврей в Вавилонии V века н. э. — фермер, солдат или торговец — настолько хорошо владел талмудической ученостью, чтобы делать правильный выбор в каждом алахически сложном случае. Мой вопрос, соответственно, формулируется так: как поступали большинство евреев — часто консультировались с мудрецами, следовали обычаю и простым проверенным правилам или вовсе игнорировали алаху? Являлось ли строгое, скрупулезное соблюдение исключением, как сейчас среди американских евреев, или же правилом?

Этот вопрос вновь возник в ходе чтения нынешнего даф йоми, где обсуждается эрувин хацерот, «объединение дворов» на шабат. С самого начала трактата «Эрувин» мудрецы исходили из того, что евреи живут в домах, между которыми есть общий двор (хацер). Дворы же, в свою очередь, соединяются через проход, или переулок (мавой). Чтобы жители соседних дворов имели возможность переносить предметы в шабат по переулку, соединяющему их дворы, следует провести церемонию юридического «объединения», называемую шитуф; для этого все участники должны совместно заложить продукты — Талмуд в данном случае предлагает вино или уксус. А чтобы иметь возможность переносить предметы по соседнему двору, требуется более серьезное «объединение», называемое эрув, и здесь из продуктов может использоваться только хлеб.

В Эрувин, 67б гемара излагает эпизод, который ставит дополнительные юридические вопросы. В талмудические времена перед обрезанием мальчика было принято купать его в горячей воде — прогрессивная санитарная практика. В шабат, как мы уже видели в трактате «Шабат», проводить обрезание было непросто, поскольку запрещалось переносить необходимый для этого инвентарь, включая и горячую воду. Все требовалось готовить заранее.

Однажды субботнее обрезание собирались провести во дворе, где жили двое великих мудрецов — Абайе и Раба. И вот незадача: не успев искупать ребенка, разлили горячую воду. Нужно было принести еще горячей воды. Раба сказал: «Принесите горячую воду из моего дома». Для этого требовалось пронести ее через двор. Абайе возразил: «Но ведь мы не делали эрув!» Раба ответил: «Давайте полагаться на шитуф». Но Абайе напомнил ему, что шитуф они также не делали. Наконец Раба предложил попросить нееврея принести горячую воду.

Первый вопрос, который поднимает эта история, — это вопрос о правомерности обращения за помощью к нееврею, когда требуется сделать то, что еврею в субботу делать запрещено. Из трактата «Шабат» мы узнали, что это запрещено: еврей не имеет права использовать нееврея для нарушения законов субботы. Меня этот запрет изрядно удивил, ведь шабес‑гой — нееврейский сосед или работник, выполняющий домашнюю работу в субботу для соблюдающих евреев, — типичная фигура в восточноевропейской еврейской традиции.

Гемара объясняет, что нельзя просить нееврея лишь о том, что запрещено в Библии, например разжечь огонь в шабат. И вполне дозволительно просить его сделать то, что запрещает лишь раввинистическая традиция, например пронести что‑то через двор. Поэтому «учитель [Раба] не сказал нееврею пойти нагреть воды, а сказал лишь принести воду, которая уже была нагрета». (Далее, в Эрувин, 68а мы узнаем, что разрешается попросить нееврея нагреть воду в шабат, если это необходимо для здоровья матери.)

Еще более актуальный вопрос поднимает далее Раба бар рав Ханина. Он говорит Абайе: «Может ли так быть, чтобы мавой, где живут два мужа столь великие, как эти мудрецы, не имел эрува или шитуфа?» Почему эти два мудреца не устроили алахического объединения территории накануне шабата, как полагается по алахе? Ответ очень любопытен. Мы узнаем, что Раба не мог бегать собирать продукты для шитуфа, поскольку это было бы ниже его достоинства, а Абайе не удосужился это сделать, так как «был занят своими учеными занятиями». Здесь есть определенная ирония. Эти два мудреца никогда бы не отказались — по причине своей значимости или своей занятости — обсуждать законы шитуфа, поскольку это — изучение Торы, а значит, исполнение заповеди. Но когда дело доходит до практического воплощения этого правила, у них находятся дела поважнее.

А что же прочие обитатели двора? «Им, — говорит Абайе, — нет дела до того, есть ли шитуф в мавое». Это утверждение можно понимать по‑разному. Возможно, соседи не интересуются шитуфом, потому что не намерены ничего переносить по переулку в шабат. А может быть, им нет дела до этого, потому что они вообще не слишком тщательно соблюдают законы субботы. Это заставляет задуматься о том, чем отличались Раба и Абайе от обычного еврея — их современника. Может ли быть, что все эти правила шитуфа и эрува имели значение лишь для самих мудрецов, самоизбранной еврейской элиты?

Это подозрение усиливается дальше, в Эрувин, 69а, где обсуждается, разрешено ли делать эрув с евреями, которые не признают авторитета мудрецов. Возможно, имеются в виду саддукеи — представители течения, принципиально отвергающего Устный закон. А возможно, как формулирует барайта, просто «нагло нерелигиозные люди». Рав Гуна дает определение таким людям: «Кто считается нерелигиозным евреем? Любой, кто публично оскверняет субботу». Нарушитель субботы, поясняет гемара, приравнивается к идолопоклоннику, поскольку следует ожидать, что еврей, нарушающий одну статью еврейского закона, нарушит их все.

Ключевое слово здесь — «публично». Нам рассказывают о «человеке, который открыто вышел в субботу, неся мешочек специй. Увидев, что к нему приближается рабби Йеуда Несиа, он спрятал его». Реакция рабби Йеуды была следующей: «Человек, подобный этому, может отказаться от прав». Иными словами, этот человек понимал, что нарушает субботу, перенося мешочек со специями (ведь мешочек — не деталь одежды и не украшение). Но поскольку он все же устыдился своего поведения и захотел скрыть мешочек, завидев рабби Йеуду, он по‑прежнему должен считаться евреем, с которым можно делать эрув. А если бы он был саддукеем или «наглым» вольнодумцем, который бы нес свой мешочек открыто и даже не пытался его спрятать, с ним нельзя было бы делать эрув.

Здесь мы должны почувствовать разницу между грешником и еретиком. Грешник признает правовую систему, которую нарушает и которая его за это осуждает. Даже если он лицемер, как человек, спрятавший мешочек со специями, то его лицемерие, как гласит пословица, — это дань, которую порок платит добродетели. А вот еретик категорически отрицает, что добродетель — это добродетель. Он подрывает всю правовую систему, отвергая ее авторитет. Поэтому в Эрувин, 69б мы читаем: «Мы принимаем жертвоприношения от евреев‑грешников», но не от «нерелигиозных евреев и не от тех, кто устраивает возлияния идолам или кто нарушает субботу открыто».

В те времена, когда составлялся Талмуд, разумеется, еще не было ни слова «секуляризм», ни такого понятия. Однако фигура секулярного еврея Нового времени представляется здесь очень уместной. Такой еврей как раз отвергает сакральный авторитет Торы и Талмуда, заменяя его авторитетом человеческого разума и обычая. Подобно мне, такой секулярный еврей может читать Талмуд из уважения к еврейской традиции и из интеллектуального любопытства, даже почитать его как часть еврейского наследия. (В качестве примера еще одного секулярного подхода к даф йоми советую посмотреть на прелестный сайт inhaiku.wordpress.com, где каждый даф передан как хокку.) Но он не живет по талмудическим законам, и в этом вся разница. С точки зрения Талмуда, такой еврей — идолопоклонник, поклоняющийся разуму. Читая такие рассуждения в Талмуде, я лучше понимаю, откуда такое недоверие между ультраортодоксами и секулярными евреями и почему и те и другие часто бывают глухи к призывам объединиться.

Оригинальная публикация: WHO CAN FOLLOW THESE RULES?