«Отец не научил меня молиться, я остался неверующим, агностиком. Он не научил меня вере, но научил верности – верности еврейскому прошлому и еврейскому будущему. Это стержень, на котором держится моя жизнь...»

У вас сколько, шесть миллионов? А мы за то же время остались без тридцати, а то и всех сорока – погибших на фронте, в тылу, от голода, от ран. У вас половина народа? И мы лишились половины – если считать революцию, гражданскую войну, коллективизацию, террор. И наша половина числом раз в двадцать больше вашей. И ничего, не поднимаем шума, пишем стихи, веселимся как умеем...

Там, за колючей проволокой, в шаге от смерти, Адлер создал сто тридцать лагерных стихотворений: сто в Терезине, остальные при пересылке в Аушвиц и из Аушвица в лагеря, примыкавшие к Бухенвальду... В одном из позднейших интервью его спросили: «Не является ли акт написания такой книги формой самоистязания, бесконечным вспениванием ужаса, который большинство людей предпочло бы в себе подавить?» Адлер возразил: «Я бы не сидел здесь сегодня перед вами, если бы не написал ее. Эта книга обуславливает мое самоосвобождение».

Те несколько минут, что я провел тогда в синагоге, отпечатались в моем сознании как контакт с иной цивилизацией... Думал ли я, что через много лет мне суждено быть чуть ли не первым композитором, который напишет музыку к сцене в синагоге в первом советском фильме, рискнувшем вывести — после долгого перерыва — евреев на экран.

Аллен неоднократно — и неизменно иронически — цитирует легендарную фразу Нила Армстронга про «маленький шаг для человека — огромный скачок для человечества». И это понятно — он смотрит на мир глазами тех, кого интересует не человечество, а как раз таки человек. Тех, кто знает: если юные официантки не улыбаются тебе, как прежде, то прыгающий по Луне астронавт — утешение более чем сомнительное.

Что и говорить, после взлета в этот 1% моя семья обрела влиятельное положение, известность и гламурность. Тем не менее богатство не обеспечило моему прадеду членство в престижных клубах — в них не принимали людей его веры. Богатство помогло устроить мою маму в самую элитарную из местных начальных школ, но никоим образом не оградило от побоев — школьники колотили ее: ведь она была единственной еврейкой в классе.

Просто — всего лишь — большой русский писатель, взявшийся невесть откуда и почти незаконно: с магнитофонных пленок, из эстрады. Демонстративно провинциальный, с этим портфелем и повадками, не чересчур образованный, поперек всех школ и правил. Доказательство если не бытия Б‑жия, то непостижимого космоса человеческой природы! Он ведь «писал рукой», по меткому замечанию Валерия Хаита. Словно с неба шло — прямо в руку! Я однажды видел, как он пишет свои каракули и сам смеется потом, прочитав. Клянусь, он не очень понимал, откуда это взялось. Да и какая разница.

Слякотным февральским днем в глухом местечке Волынской губернии в многодетной семье реб Хаима Ройтблата, меламеда здешнего хедера, родилась девчушка. Назвали младенца Фейгой, что значит «птичка». Через 12 лет и один день в местечке, как и положено, отметили бат мицву Фейги, и стала она по всем правилам взрослой девушкой. А вскорости, как бывает со всеми девушками, Фейга влюбилась без памяти в красивого парня Якова Шмидмана. Дело обычное, и все бы хорошо, да на беду Яков этот оказался то ли бандитом, то ли революционером‑анархистом, а скорее всего, и тем и другим

Сейчас моя мать любит говорить, что лучше всего себя чувствует среди американских евреев. Мутти, моя немецкая бабушка, когда‑то заметила с грустью: «Еврей. Жаль, мне никогда не произнести это слово». И при этом она не испытывала стыда, и ее не беспокоило, что мысли, которые пробуждались, когда она произносила это слово, к стыду отношения не имели.

Марксизм и все его отпрыски от самых невероятных союзов — это именно идеология, пропаганда и практика захвата власти, которые многократно показали свою высокую эффективность в ХХ веке. У идеологии обязательно есть бенефициары. Перефразируя великого поэта, если общество разделяют, значит это кому‑нибудь нужно. Сегодняшние теоретики «борьбы за счастливое будущее» (читай — за власть любой ценой) все так же разделяют общество по «классовому» признаку.

Лия Рафалович-Сталинская, дочка трактирщика, выйдя за адмирала Грейга, сделалась чрезвычайно влиятельной фигурой на Черноморском флоте России. Оставаясь, несмотря на крещение и появление буквы «Ю» перед именем (Юлия), преданной почитательницей Ружинского цадика, она уже в качестве «тетки Леи» оказывала заступничество притесняемым евреям.

Я «самоизолировалась» почти полгода назад с младенцем своим, Давидом Матвеевичем. Еврейские бабушки хлопотали вокруг нас продолжительное время, однако и им пришлось вернуться к своим делам. Так я осталась с материнством почти один на один. Но теперь мне не так одиноко — в «декрете» вместе со мной сидит полмира. Изоляция родила новый сетевой жанр: хроники карантина. Они немало расскажут о нашей цивилизации будущим историкам.