И тут начался выезд. Евреев. Греков, немцев. Полукровок. Под их маркой — русских, украинцев, прибалтов. По чуть-чуть, побольше, поменьше. Сама ситуация, когда такое возможно, становилась интересной, пусть даже и вчуже. Согласие на то, чтобы их (нас) по одному, по десятку выпускали, государство выдало из-под палки. На это вынудило его всё вместе, в первую очередь, обессиливающе неостановимая штамповка военного железа, в том числе «космического», и не в последнюю — тот же хоккей.

Человеку, у которого есть собственная памятная скамья, некому завидовать. По крайней мере, так я полагал, пока не узнал, что в Клоуэс‑парке есть говорящая скамья. Говорящая в прямом смысле слова. Она установлена в память о Хаиме Ферстере, который пережил Холокост; родился он в 1922 году в Польше, скончался в Манчестере в 2017‑м. Нажмите кнопку на колонке — и Хаим расскажет вам свою историю. Сядьте, выслушайте, узнайте.

Путать «личную шерсть с национальной» – дело известное. Но слишком легкое, а потому – вредное. И только человек, совсем уж лично на себя не надеющийся ищет спасения в национальных успехах. Пока же ты хоть немножко болен личным тщеславием, тебе совершенно невыгодно тщеславие национальное, групповое.

Сетевой журнал «Биг Соккер» опубликовал список игроков-евреев из самых известных. Затем был опрос: как вы к этому относитесь? Один из ответов был: «Псс, Бекхэм – еврей?» На что сразу последовала реплика: «Он – нет, но бабушка его – да». Исключительно трогательна последняя строчка списка, об Андрее Воронине, одном из ведущих игроков «Ливерпуля»: «Не еврей, но из одесского «Черноморца»».

Энергия била в нем ключом; но почему-то подчас казалось, что это энергия скрытого страдания. Однажды он сказал: «Мой отец, да будет земля ему пухом, был мудрый человек. И потому заметил, что как тень дважды в день бывает предельно короткой, в полдень и перед закатом, так человек остро чувствует смерть дважды в жизни – когда он становится подростком и когда готовится стать стариком». А Симон мучительно готовился стать стариком. И чем ближе был этот момент, тем яростнее он излучал энергию неиссякающей молодости... К 90-летию со дня рождения филолога Шимона (Симона) Маркиша

«Отец не научил меня молиться, я остался неверующим, агностиком. Он не научил меня вере, но научил верности – верности еврейскому прошлому и еврейскому будущему. Это стержень, на котором держится моя жизнь...»

У вас сколько, шесть миллионов? А мы за то же время остались без тридцати, а то и всех сорока – погибших на фронте, в тылу, от голода, от ран. У вас половина народа? И мы лишились половины – если считать революцию, гражданскую войну, коллективизацию, террор. И наша половина числом раз в двадцать больше вашей. И ничего, не поднимаем шума, пишем стихи, веселимся как умеем...

Там, за колючей проволокой, в шаге от смерти, Адлер создал сто тридцать лагерных стихотворений: сто в Терезине, остальные при пересылке в Аушвиц и из Аушвица в лагеря, примыкавшие к Бухенвальду... В одном из позднейших интервью его спросили: «Не является ли акт написания такой книги формой самоистязания, бесконечным вспениванием ужаса, который большинство людей предпочло бы в себе подавить?» Адлер возразил: «Я бы не сидел здесь сегодня перед вами, если бы не написал ее. Эта книга обуславливает мое самоосвобождение».

Те несколько минут, что я провел тогда в синагоге, отпечатались в моем сознании как контакт с иной цивилизацией... Думал ли я, что через много лет мне суждено быть чуть ли не первым композитором, который напишет музыку к сцене в синагоге в первом советском фильме, рискнувшем вывести — после долгого перерыва — евреев на экран.

Аллен неоднократно — и неизменно иронически — цитирует легендарную фразу Нила Армстронга про «маленький шаг для человека — огромный скачок для человечества». И это понятно — он смотрит на мир глазами тех, кого интересует не человечество, а как раз таки человек. Тех, кто знает: если юные официантки не улыбаются тебе, как прежде, то прыгающий по Луне астронавт — утешение более чем сомнительное.

Что и говорить, после взлета в этот 1% моя семья обрела влиятельное положение, известность и гламурность. Тем не менее богатство не обеспечило моему прадеду членство в престижных клубах — в них не принимали людей его веры. Богатство помогло устроить мою маму в самую элитарную из местных начальных школ, но никоим образом не оградило от побоев — школьники колотили ее: ведь она была единственной еврейкой в классе.

Просто — всего лишь — большой русский писатель, взявшийся невесть откуда и почти незаконно: с магнитофонных пленок, из эстрады. Демонстративно провинциальный, с этим портфелем и повадками, не чересчур образованный, поперек всех школ и правил. Доказательство если не бытия Б‑жия, то непостижимого космоса человеческой природы! Он ведь «писал рукой», по меткому замечанию Валерия Хаита. Словно с неба шло — прямо в руку! Я однажды видел, как он пишет свои каракули и сам смеется потом, прочитав. Клянусь, он не очень понимал, откуда это взялось. Да и какая разница.