Материал любезно предоставлен Tablet
Подобно Менаше Унгеру (1900–1969), в течение всей своей журналистской карьеры я писала о евреях. Зато в отличие от меня Менаше Унгера не принял в аспирантуру сам Гершом Шолем. Но мне кажется, что никому из нас, ни мне, ни Унгеру, академическая карьера особо не подходила.
Десятки лет спустя Унгер прославился публикациями, посвященными литературному образу хасидов и хасидской культуры. Особенную известность приобрела рубрика, которую он многие годы вел в идишской ежедневной газете «Тог‑моргн журнал». В этой колонке, носившей название «Фун эйбикн квал» («Из бездонного источника»), он пересказывал хасидские истории и легенды, многие из которых услышал в детстве, поскольку происходил из хасидской семьи. Его книга «Пшисхе ун Коцк» («Пшисхе и Коцк», 1949) содержит яркие описания исторических событий, на фоне которых развивалась хасидская жизнь в Польше в начале XIX века.
Тем временем Шолем стал пионером в области научных исследований еврейского мистицизма и хасидизма, используя строгие методы исторического анализа и черпая основную информацию в «элитарной» гомилетической литературе мистиков. А Унгер, забыв о тех временах, когда он робко пытался поступить в аспирантуру, посмел высказать критические замечания в адрес трудов Шолема. В 1960 году раздраженный Шолем отвечал Унгеру, что, разумеется, «всякий простой еврей имеет право думать, как ему угодно». Однако, как отметил во введении к вышедшему в 2015 году переводу «Пшисхе ун Коцк», подготовленному Джонатаном Боярином, Гленн Диннер, Унгер очень далеко зашел в критике Шолема и его учеников, «не ознакомившись в полной мере с их трудами, часть из которых можно было найти “даже там, где они были доступны любому невежде”» (могу подтвердить, что даже если бы невежда и был бы в состоянии уследить за валом научной литературы в любой области, то в 2020 году на нашем пути оказывается еще и необходимость обзавестись паролем, чтобы попасть в JSTOR, и преодолеть возмутительные преграды в виде платного доступа к журналам).
Перепалка между Шолемом и Унгером указывает на пару очень болезненных точек. Во‑первых, это широко известная антипатия Шолема к жанру хасидских рассказов, особенно ярко проявившаяся в его критических замечаниях в адрес Мартина Бубера. Кроме того, когда журналист вступает на академическую почву, это всегда порождает некоторую неловкость. Будучи журналистом, пару раз пересекавшим эту черту, я знаю, что такое неловкие разговоры с ученым авторитетом, хотя мне не привелось пережить ничего, подобного по масштабу конфликту Унгера с Шолемом.
Однако Боярин отмечает, что сочинение Унгера интересно и важно сегодня не в силу (потенциальной) исторической точности рассказов, на которые он опирается. Диннер в предисловии пишет: «Рассказы были для Унгера сокровищницей народной мудрости, воображения и морального духа, свойственных обычным людям <…> отражением их чувств и чаяний».
«Пшисхе и Коцк» нельзя с уверенностью отнести только к одному жанру. Это роман или этнографическое описание? Трудно сказать. Унгер изображает суровый и вечно пьяный быт хасидских учителей (вроде Коцкер ребе), а также такие малоизвестные эпизоды, как готовность хасидских лидеров поддержать польское восстание 1830 года. К этому материалу обращались и другие, более известные идишские прозаики, но, как утверждает Диннер, только Унгеру удалось уловить «жгучую смесь» и воссоздать «единый и мощный дух достоверной духовности».
Но, как говорят на идише, вос тойг мир а — «жгучая смесь»? Что мне с неприглядных деталей и яркого письма, обеспечивающего эффект присутствия, если на самом деле все было не так?
Я бы сказала, что сейчас, накануне праздника Швуэс/Шавуот/Пятидесятница письмо с «эффектом присутствия» приобретает невероятную актуальность. Среди множества мифов, лежащих в основе еврейской религии, для современного иудаизма особенное значение имеет предание о персональном откровении на Синае. Мы знаем, что Б‑г даровал нам Тору на Синае, потому что мы там были. Мы чувствовали запах дыма, мы видели чудеса, мы содрогались вместе. И мы из поколения в поколение рассказывали об этом опыте из первых рук своим потомкам. Читая в праздник Шавуот в синагоге Десять заповедей, мы постигаем их через совместное воображение — и неважно, воспринимаем мы эту историю буквально или фигурально. Способность представить, как это было (что бы это ни было), — это не просто воспоминание о прошлом. По мысли Унгера, здесь, может быть, кроется самая суть дела.
Унгер еще и автор одной из моих любимых детских книг на идише «Гут йонтев киндер» («С праздником, детки») — сборника рассказов и пьес о праздниках, вышедшего в 1950 году. Подобно «Пшисхе и Коцк», очарование этой книги частично объясняется специфическим стилем изложения. Унгер был сыном раввина и вырос в традиционной хасидской семье. Он покинул этот мир, чтобы стать социалистом и активистом движения социалистов‑сионистов «Поалей Цион». Рассказ «Довидл ун ди хейл» («Маленький Давид и пещера») представляет собой прекрасный пример того, как он соединял эти перспективы, создавая стиль, который мне кажется не менее интересным, чем его «взрослые» произведения.
Рассказ «Довидл ун ди хейл» посвящен Шавуоту. Маленький Давид проводит канун праздника у реки, собирая растения для торжества. Один из парадоксов идиша состоит в том, что христианский праздник Пятидесятницы (Троицы) называется в этом языке ди грин‑хоге , «зеленый разгул». В церквях использовали зеленые облачения, и христиане, как и евреи, делали украшения из свежих листьев и веток. Но это хоге, «разгул», потому что с празднования христианской Троицы часто начинались погромы и другие нападения на евреев.
Маленький Давид с волнением бежит к отцу в кузницу, чтобы показать ему, что он смог набрать. Но там он видит, что отец занят разговором с другими деревенскими ремесленниками. Местный помещик, или пориц, схватил и бросил в тюрьму Шмуэля Шустера, сапожника Шмуэля. Помещик требует выкуп в 500 злотых, а иначе угрожает прийти в деревню со своими гайдамаками (то есть казаками) и устроить лебедик (заваруху). Но где найти столько денег?
Унгер описывает кузницу с характерными для него яркими деталями: мужской разговор, пот, летящие искры. Давид забивается в уголок и засыпает. Во сне он оказывается в пустыне. Вдалеке он видит гору, с которой летят золотые искры. Ага! Здесь должно быть золото. Он спасет Шмуэля Шустера!
Но, подойдя к горе, он находит там не золотое сокровище, а людей, кующих железо и наносящих надписи на большие плиты — скрижали. Давида встречают два седобородых еврея. Мы понимаем, что один из них Моше. Он рассказывает мальчику, что сокровище есть, но оно спрятано в скрижалях, которые они неустанно куют. К ним подходит второй человек. Похоже, это Ишаяу, который объясняет Давиду, что здесь написано о временах, когда мечи перекуют на орала. Проснувшись, Давид узнает, что его отец, кузнец Симха, и остальные мужчины решили действовать. Вместо того чтобы платить выкуп, на который у них нет денег, они выйдут ночью с самодельным оружием и сами освободят Шмуэля.
В рассказе множество элементов, характерных для хасидской истории. Например, выкуп пленных — распространенный мотив преданий о Бааль‑Шем‑Тове. Столь же часто встречается в таких текстах сон, в котором герой получает откровение от библейского персонажа.
И все же сокровища Торы недостаточно для спасения. Нужны индивидуальные и совместные действия. На дворе 1950 год — Государство Израиль появилось всего два года назад. Маленький Давид не просто становится свидетелем дарования Закона вместе со всеми прочими евреями — он понимает, что для того, чтобы еврею выжить в современном мире, нужно символически переплести откровение с практическим мессианизмом. Унгер показывает нам, как самостоятельно добиваются эмансипации мускулистый кузнец и другие работники, которые перекуют традиционные инструменты еврейского ремесла на оружие для собственного спасения. Вспоминается строка из «Пшисхе и Коцк», где праведный еврей критически взирает на раввинов‑чудотворцев: «Перевернуть небо и землю может каждый, кто добился духовного совершенства, — а вот быть евреем действительно нелегко».
Оригинальная публикация: You Are There
Между Франкфуртом и Иерусалимом: Шолем, Адорно и судьба священного
The New Yorker: Руководство по религиозной анархии: каббала Гершома Шолема
