Между Франкфуртом и Иерусалимом: Шолем, Адорно и судьба священного
Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2021/10/lech355ima_Storinka_104_Zobrazhennya_0001.jpg)
Теодор Адорно, Гершом Шолем
Переписка 1939–1969
Составитель и редактор А. Ангерманн. Перевод с немецкого С. Трусколаски и П. Швебель. Polity, 520 с. (англ. яз.)
Впервые они встретились во франкфуртской больнице в 1923 году. Девятнадцатилетний Теодор Визенгрунд Адорно сказал, что Гершом Шолем, которому тогда было 26 лет, производил «впечатление бедуинского принца». Адорно вспоминал, что Шолем появился в купальном халате, но признавал, что это воспоминание «возможно, содержит много ретроспективных фантазий». Последующие 15 лет Шолем и Адорно наблюдали друг за другом с неутихающей настороженностью. Когда спустя 10 лет увидела свет первая книга Адорно, Шолем написал их общему другу Вальтеру Беньямину, что в этой книге «сочетаются возвышенный плагиат твоих мыслей и нетипичная хуцпа» .
Тон изменился, когда они встретились в следующий раз, а произошло это по настоянию Беньямина, — в 1938 году на Манхэттене, в доме Пауля и Ханны Тиллих . Шолем приехал в Нью‑Йорк читать лекции, которые позднее стали его новаторской книгой «Основные течения в еврейской мистике». Адорно четырьмя годами раньше был вынужден бежать из нацистской Германии, где его уволили из университета за то, что он был «неариец». Оба поделились с Беньямином впечатлениями от встречи. «Он мне безмерно симпатичен, — сообщил Шолем, — и мы нашли, что нам есть много чего друг другу сказать». «Далеко не самая подходящая атмосфера для первого знакомства с “Зоаром”», — написал Беньямину Адорно:
Особенно потому, что фрау Тиллих относится к каббале, похоже, примерно так же, как боязливый подросток <…> к порнографии. Магид‑антиномист (Шолем) вначале принял меня крайне сдержанно и, очевидно, смотрел на меня как на кого‑то вроде опасного архисоблазнителя <… > Тем не менее мне каким‑то образом удалось развеять злые чары, и он стал проявлять ко мне своего рода доверие, и, думаю, со временем оно только укрепится.
Движимые этим доверием, Шолем и Адорно стали писать друг другу письма. Их переписка на протяжении 30 лет (впервые ее опубликовало в 2015 году немецкое издательство «Зуркамп», а теперь выходит ее первое издание на английском) озарена отблесками недавней Катастрофы. Письма не только документально фиксируют необратимые разрывы, происходившие в их эпоху, но и высвечивают некоторые грани их характеров — и Шолема, и Адорно — которые, если исследуешь этих людей по отдельности, видны не столь отчетливо.
Адорно и Шолем, как сказал впоследствии один из самых преданных учеников Адорно, отличались друг от друга не меньше, чем «морской обитатель и сухопутное животное». Адорно — Тедди, как он подписывал свои письма, — спустя четыре года после Шоа вернулся в родную Германию (вначале приезжал туда на время, а затем перебрался на постоянное жительство), где приобрел репутацию одного из ведущих философов, представителей школы социальной критики и музыковедов страны. Шоа, по словам Адорно, навязал нам «новый категорический императив»: мы должны выстраивать свои действия так, «чтобы Аушвиц не повторился». Этот атеист и марксист (впрочем, неуклонно критиковавший Советский Союз и считавший, что понимание капитализма Марксом устарело) стал одним из основателей так называемой франкфуртской школы — течения критической социологической теории. Его чувство еврейства было глубоко противоречивым — совершенно не таким, как у Шолема. (Отец Адорно был еврей, а мать — католичка‑итальянка, но двойственность его переживаний объяснялась не только происхождением.)
Шолем, принадлежавший к числу первых (и пламенных) сионистов, в 1923 году уехал из Германии в Иерусалим, где в бытность профессором Еврейского университета приступил к труду всей своей жизни — попыткам вызволить еврейскую мистику из полутьмы эзотерики и вывести ее на свет науки, осуществив рационалистическое воссоздание иррациональных сил еврейской истории. В письме к Адорно Шолем пишет о себе, что он «открытый не‑марксист» и «кто угодно, только не атеист». На «критическую теорию» у него была аллергия: он уверял, что этот термин «изобрели просто в качестве кодового слова и эзотерического синонима марксизма, и только. Все остальное — надувательство». После Шоа он отказывался публично выступать в Германии вплоть до 1957 года, когда приехал туда по приглашению Адорно. До 1960‑х годов он также не разрешал немецким издательствам публиковать его книги. Хотя Шолем продолжал писать на немецком — на этом языке написаны некоторые из его важнейших трудов (в том числе «Основные течения в еврейской мистике» и «Истоки каббалы»), свои тексты он адресовал (зная, что они представляют собой часть еврейской литературы) еврейской аудитории, в то время как Адорно адресовал свои работы немецким читателям.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2021/10/lech355ima_Storinka_106_Zobrazhennya_0001.jpg)
Однако, при всем своем несходстве, они вдумчиво читали и ценили труды друг друга. В письмах Шолем сообщает, что, отправившись отдыхать в Тверию, взял с собой «Жаргон подлинности» Адорно (полемику с Мартином Хайдеггером). Он делает проницательные замечания по поводу лучшей работы Адорно «Негативная диалектика» — критики идеалистической философии Канта и Гегеля. А Minima Moralia — сборник афоризмов Адорно — Шолем назвал «одним из самых примечательных документов негативной теологии». Хотя в одном письме Шолем отнекивается: «Увы, в музыке я ничего не понимаю», он с глубоким проникновением в суть откликается на размышления Адорно о современной священной музыке, а также благодарит за то, что Адорно посвятил ему свою работу об опере Арнольда Шёнберга «Моисей и Аарон».
Если Адорно выглядит здесь кем‑то вроде секулярного «священника Аарона», то Шолем становится для Адорно чем‑то наподобие урим ве‑тумим . Адорно, «прочитав и перечитав» «Основные течения» Шолема, сообщает, что его «глубоко потрясла глава о лурианской мистике», и выбирает специфическую интерпретацию лурианского образа швират а‑келим («разбиения сосудов») — разбивания вдребезги, которым сопровождалось сотворение мира. Воссоздание разбитого, полагает Адорно, зависит от того, научишься ли ты видеть мир «с его разломами и расщелинами таким же скудным и исковерканным, каким он однажды предстанет в лучах мессианского света».
Иногда уважение ослабевало из‑за взаимного непонимания или терялось в тумане, порождаемом загадочностью текстов их обоих. Шолем признается: «…я восхищался вами намного больше, чем понимал вас». Адорно пишет Шолему: «В эти дни я глубоко увлечен вашими “Неисторическими афоризмами” о каббале… Это нечеловечески трудный текст, и, хотя я, безусловно, ко многому привычен, не осмелюсь предположить, что понял его до конца». Шолем отвечает со своим характерным остроумием:
Согласившись напечатать неисторические афоризмы о каббале, я решительно согрешил. <…> Теперь вы хотите получить комментарий — о чем вы только думаете? Такие вещи существовали только в старые времена, когда авторы сами писали комментарии к своим трудам, причем, если у авторов хватало ума, в комментариях говорилось нечто полностью противоположное сказанному в текстах.
Позднее Шолем посылает Адорно свой перевод одного текста из «Зоара». Адорно отвечает: «сама его непознаваемость — часть удовольствия, которое он мне доставил». И все же кое‑что он понял:
Я воображал, что «Зоар» — так сказать, максимально обращенный вовнутрь и герметический плод еврейского духа. Но теперь я нахожу, что он в самой своей иностранности сплетается загадочнейшим образом с западной мыслью. Если «Зоар» действительно представляет собой еврейский документ в высшем смысле, тогда он, во всяком случае, является таковым в том же опосредованном смысле, в каком галут составляет еврейскую судьбу.
В ответном письме Шолем соглашается с ним: «Сверхъестественная необъяснимость и притягательность этих текстов объясняются как раз тем, до какой степени самые оригинальные плоды еврейской мысли имеют ассимиляционный характер».
Шолем и Адорно обрели друг в друге родственную душу и нашли общий язык — или нечто, что Адорно называет «общей субстанцией, с течением лет выкристаллизовавшейся между нами», — благодаря тому, что у них были три общих объекта для презрения и один для любви.
Во‑первых, оба презирали политического теоретика Ханну Арендт (она бежала из Германии в 1933 году; ее книги, в том числе «Истоки тоталитаризма», «Vita activa, или О деятельной жизни» и «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме», возымели большое влияние на умы). Адорно в довольно женоненавистнических письмах к Шолему называет Арендт «старухой‑прачкой» и упрекает ее за «безмерные амбиции и интеллектуальное неофитство». Шолем, в свой черед, упоминает о «пагубном пристрастии к оригинальности», свойственном Арендт, ее «методе высокомерной и дерзкой наглости», а также «горьком ресентименте, просвечивающем сквозь все, написанное ею о сионизме и сионистах». В длинном откровенном письме от января 1946 года Шолем отчитал Арендт за ее эссе «Пересмотренный сионизм». Спустя 15 лет с лишним Шолем и Арендт, как общеизвестно, разорвали отношения после его гневной реакции на ее книгу о суде над Эйхманом.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2021/10/lech355ima_Storinka_107_Zobrazhennya_0001.jpg)
Вторым громоотводом для стрел их презрения был Мартин Бубер, родившийся в Вене автор сочинения «Я и Ты». Адорно пишет Шолему, что буберовский сорт экзистенциальной философии «определенно принадлежит к контексту самой зловещей немецкой идеологии». Шолем посылает Адорно свою публикацию в журнале «Комментари» — беспощадную критику буберовской интерпретации хасидизма, а также называет Бубера «беспомощным пустозвоном». В 1965 году, вернувшись с похорон Бубера, Шолем замечает, обращаясь к Адорно, что Бубер имел «огромный успех у немцев и потерпел полный провал у евреев».
Перейдем к третьему: Адорно и Шолем с одинаковым презрением относились к самоуспокоенности «немецко‑еврейского диалога». Шолем полагал, что его предшественники, отдававшие силы такому диалогу, в том числе историки Леопольд Цунц и Генрих Грец, трудились в плену опасной иллюзии. Адорно cоглашался с ним:
Если принять во внимание то, что произошло, от одних только слов «немецко‑еврейский диалог» становится тошно. Истина в том, что такого диалога попросту никогда не было… Сколько воистину адской иронии в том, что немецкий интерес к иудаизму как таковому (в противоположность интересу к отдельным еврейским фигурам) сформировался лишь теперь, когда там больше нет евреев.
Однако еще сильнее, чем презрение к чему угодно, была их общая любовь к немецкому еврейскому литературному критику и философу Вальтеру Беньямину. Вокруг этой любви — еще заметнее, чем более известная переписка Шолема с Арендт, — и вращается переписка Адорно с Шолемом. Из более чем 200 писем все, за исключением четырех, написаны уже после самоубийства Беньямина: тот покончил с собой в 1940 году, когда пытался бежать от нацистов.
Во многом подобно тому, как Шолем спасал размышления малоизвестных мистиков из Цфата и Прованса, Шолем и Адорно действовали во имя своей общей цели — а она состояла в том, чтобы собрать разбросанные по миру рукописи и письма друга, выступая в качестве самоназначенных литературных душеприказчиков и лоббистов Беньямина, спасая его наследие от забвения и оберегая его, как пишет Адорно Шолему, «от посмертной клеветы». В каком‑то смысле они превратили Беньямина — литературного деятеля в полнокровное существо. Гершом Шолем не зря подписался «Г… олем» в одном письме к Адорно. После того как Адорно составил двухтомник работ Беньямина (1955), он совместно с Шолемом собрал, отредактировал и опубликовал письма Беньямина (1966), многие из которых Шолем хранил — благоговейно берег — у себя дома в Иерусалиме. (Жена Шолема Фаня говорила, что Вальтер Беньямин — единственный, кого Шолем за всю свою жизнь любил по‑настоящему.)
Работа Шолема вместе с Адорно над текстами Беньямина сильно повысила известность Шолема в Германии. Так и было спланировано сознательно. «Все, что Шолем писал о Беньямине, — отмечает Ноам Задофф в своей биографии Шолема, — было написано на немецком и опубликовано в Германии, и ничто из написанного Шолемом о Беньямине, за исключением одной работы, при его жизни не было переведено на иврит».
«Чтобы воздать должное образу Кафки во всей его чистоте и всей его своеобычной красоте, — написал когда‑то Вальтер Беньямин о пражском писателе, — ни в коем случае нельзя упускать из виду главное: это образ человека, потерпевшего крах» . Адорно и Шолем, со своей стороны, воспринимали Беньямина как такой же образ красивого краха. Они общими усилиями попытались устранить этот крах или, по крайней мере, придать ему осмысленное значение.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2021/10/lech355ima_Storinka_108_Zobrazhennya_0002-kopiya.jpg)
Вначале Шолем выражал «немалое удивление тем, что Адорно ценит в Беньямине сохраняющийся элемент теологии». Словно почуяв это удивление, Адорно заверил Шолема, что совершенно уверен, что Беньямин «позаимствовал для своего труда еврейские мистические учения в качестве скрепляющего элемента». И так делал не только Беньямин. «Целая группа евреев этого поколения, — пишет Адорно, — Краус , Кафка, Шёнберг, а также, возможно, Фрейд, а в наибольшей степени Малер таили в себе следы этой мистической традиции (откуда они ее взяли, одному Б‑гу известно), а также ее радикальной метаморфозы путем секуляризации».
Это, последнее слово проходит через их диалог красной нитью. Помимо любви к Вальтеру Беньямину, у Адорно и Шолема было еще одно общее чувство, неразрывно связанное с этой любовью, — тревога за судьбу священного в секулярном обществе, вызванная тем, что Адорно в одном из писем к Шолему называет «непреклонной миграцией (священного) в область мирского», а также вопросами, которые ставила эта миграция. Возможен ли еще расцвет иудаизма в условиях секулярной современности? Так ли уж по‑прежнему остра потребность секулярных обществ в живых религиозных традициях? Как нам не потерять равновесие на головокружительных виражах на пути между религиозным прошлым и секуляризованным настоящим?
Когда его жизнь клонилась к закату, Адорно занимали более прозаичные заботы. Те, кто критиковал его слева, обвиняли Адорно в манипулировании с наследием Беньямина: он жаловался Шолему на «клеветническую кампанию». Революционные студенты считали его тайным консерватором. Много лет назад Шолем, обращаясь к Адорно, заметил: «…многие из ваших глубочайших прозрений связаны с вашим анархистским пылом и анархистскими наклонностями». Однако новые анархисты конца 1960‑х не казались Адорно забавными. В апреле 1969 года три активистки запрыгнули на его лекторскую кафедру и выставили на обозрение свои груди, тем самым сорвав лекцию. В письме к Шолему Адорно описывает повсеместную атмосферу словами «тоу ва‑воу» . «Псевдореволюция вырывается из‑под контроля», — пишет он, и «это тяготит меня так сильно, что я не смог отыскать в себе ни капли той безмятежной жизнерадостности, которую Ницше рекомендует амбициозным писателям. К такой жизнерадостности не слишком располагает песня “Профессоров — на эшафот”, которую мне не раз приходилось слышать».
За шесть лет до этого письма Шолем был вынужден отклонить приглашение на торжества по случаю 60‑летия своего собрата‑еретика в Германии, так как ранее пообещал в этот день прочесть лекцию в другом городе. «Вопреки тому, чего, возможно, ждут от людей моей профессии, — пишет он Адорно, — я не могу по волшебству появиться на крыше Франкфуртского общества коммерции и промышленности». Но иерусалимский магид поспешил во Франкфурт на похороны друга, когда в августе 1969 года Адорно, совсем немного не дожив до 66 лет, скоропостижно умер от сердечного приступа. В последнем письме Шолему Адорно строил планы своей первой поездки в Израиль.
Теодор Адорно сказал о переписке Вальтера Беньямина: «Уровень и качество писем всегда предопределяются еще и тем фактом, кто их адресат». У переписки между Адорно и Шолемом — а она вышла с глубоким предисловием Асафа Ангерманна, — качество высокое, как и следовало ожидать, если учесть, кто адресаты этих писем. Она вполне заслуживает того, чтобы ради знакомства с ней мы подняли глаза ввысь.
Оригинальная публикация: Between Frankfurt and Jerusalem: Scholem, Adorno, and the Fate of the Sacred
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2017/09/lech305ima_Stranitsa_79_Izobrazhenie_0002.jpg)
The New Yorker: Руководство по религиозной анархии: каббала Гершома Шолема
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2019/01/lech321images_Stranitsa_029_Izobrazhenie_0001-1.jpg)
Общий долг: переписка Ханны Арендт с Гершомом Шолемом
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/11/Gershom_Scholem_learning_the_Zohar_NNL_003800553.III_-1.jpg)