Ты мне дана, как маяк или компас,
Как гирокомпас или радар.

Это Владимир Корнилов обращается к жене, Ларисе Беспаловой. После четверти века близкого общения с Ларисой Георгиевной я думаю, что понимаю, о чем писал Корнилов.

Он был поэтом и романтиком. Романтиком в том смысле, что высокие идеалы воспринимал как единственно возможный ориентир в реальной жизни. Поэтому подписывал письма в защиту арестованных и был готов за это платить. И платил. Исключенный из Союза писателей, лишенный возможности публиковаться, он, однако, очень переживал, что с ним вместе платит и она.

Лариса Георгиевна тогда работала в «Новом мире», и жили они на ее зарплату и гонорары за переводы. Но ее это совершенно не смущало — она была и соратницей, и единомышленницей своего мужа‑поэта. Они оба жили так, как велела им совесть, и не считали это чем‑то сверхъестественным.

Когда умер наш автор и друг Корнилова Бенедикт Сарнов, Лариса Георгиевна, всегда очень осторожная в эпитетах, сказала, что он был невероятно порядочным человеком. В то время как имя Корнилова было под запретом, Бен подписывал своей фамилией его рецензии, таким образом давая ему возможность хоть что‑то зарабатывать. «Мало кто на такое пошел бы!» — говорила Беспалова.

Как же они умели ценить чужие человеческие поступки, при этом иронично относясь к собственному нравственному подвигу!

Я почти одновременно познакомился с ними обоими, Корниловым и Беспаловой. Лариса Георгиевна, выдающийся редактор и переводчик, пришла к нам в издательство предложить к публикации «Мастера» Бернарда Маламуда. Вот как мне не любить свою работу?.. Ведь тогда я получил шанс на многолетнее сотрудничество с легендарным человеком, «протолкнувшим» и издавшим в глухие советские годы «Над пропастью во ржи»! Она сумела доказать советским литчинушам, что можно и нужно издать Сола Беллоу и Филипа Рота. Беспалова перевела «Скотный двор» для понимающих и «Десять негритят» — для всех.

Так наше сотрудничество началось. Вскоре она возглавила подразделение англоязычной прозы, а через несколько лет и весь переводной отдел «Лехаима». Б‑же, какая это была работоспособность! Каждый месяц она читала тысячи страниц рассказов, повестей и романов, чтобы отобрать два‑три для публикации. У меня хранятся сотни ее внутренних рецензий, и я подумываю о публикации этих маленьких шедевров — теперь больше никто уже так не умеет.

Именно Лариса Георгиевна стоит за десятками книг нашего издательства, за сотнями статей журнала. Но все равно наиболее ценным для меня было простое общение с ней. Такого ясного ума и такой прозрачности нравственных оценок я больше не встречал. «Маяк и компас».

На прощании с ней никто не выступал. И я тоже. Попробую объяснить почему.

Ведь что такое достоинство? Определить сложно, но порой на достоинство можно посмотреть. И она олицетворяла это уходящее понятие.

За достоинство иногда принимают отсутствие лизоблюдства. Обязательно, но недостаточно. За достоинство порой принимают дерзость. Абсолютно ошибочно — может, и хорошее качество, но не оно.

В январе мы, небольшим нашим коллективом, отмечали 90‑летие Ларисы Георгиевны. Я был счастлив, что она согласилась. Но сразу стало понятно, что сделала это она только ради нас. В тот вечер совершенно непубличная Беспалова была необычайно разговорчива. Она раз за разом брала слово и говорила о каждом из коллег, очень точно находя слова, которые не были пустыми комплиментами. Она ведь была редким мастером слова. И так весь вечер. Я быстро понял — зачем. Она сломала весь наш заготовленный сценарий — была готова весь вечер говорить сама, лишь бы никто не говорил о ней.

Штрих, всего один штрих к пониманию Достоинства, которое олицетворяла собой Лариса Георгиевна.

Поэтому я и не смог выступить с «надгробным словом». Она бы не одобрила. А вот письменную речь она всегда ценила. Поэтому здесь можно.