Материал любезно предоставлен Tablet
Richard Evans
Eric Hobsbawm: A Life in History
[«Эрик Хобсбаум. Жизнь в истории»
]Oxford University Press, 2019. — 800 p.
Историк Эрик Хобсбаум, скончавшийся в 2012 году в возрасте 95 лет, стараниями членов семьи был похоронен на лондонском Хайгейтском кладбище рядом с могилой Карла Маркса. И впрямь подходящее место упокоения для одного из ведущих историков‑марксистов XX века, чьи работы были посвящены зарождению капитализма и становлению современного рабочего класса. Известность к Хобсбауму пришла в 1960‑х, после публикации его книг по истории рабочего движения, в частности одного исследования, в котором он убедительно доказывал, что в действиях бандитов, луддитов и прочих «простых бунтовщиков» выразилось сопротивление рабочего класса засилью властей. У массового читателя большой интерес вызывал ряд его исторических книг — «Эра Революции», «Эра Капитала», «Эра Империи», «Эра крайностей», отражающих масштабную точку зрения и представлявших собой попытку синтеза политэкономии и истории нового и новейшего времени с 1789 по 1991 год. На рубеже веков Хобсбаум был, возможно, самым известным в мире англоязычным историком.
Историков, учившихся по Марксу, найдется немало; но лишь немногие из них имели право, как Хобсбаум, назвать себя убежденными коммунистами, не только изучающими классовую борьбу, но и оказывающими ей всяческое содействие. И еще меньше таких, кто с уверенностью мог бы сказать, что остался верен коммунистической идее до конца своих дней. Многие интеллектуалы, вступившие в коммунистическую партию в 1930‑х годах, видя в ней единственную защиту от фашизма, со временем резко в ней разочаровывались, узнав о тех или иных преступлениях или предательстве Советского Союза. Массовый выход из партии наблюдался в конце 1930‑х, на волне сталинской чистки и показательных процессов, в 1939‑м, когда СССР заключил договор с нацистской Германией, затем в конце 1940‑х, когда Сталин занял Восточную Европу, и в 1956 году, когда советские танки вошли в Будапешт.
Хотя после советского вторжения в Венгрию Хобсбаум перестал активно участвовать в деятельности Коммунистической партии Великобритании, он никогда с ней не порывал. Более того, коммунистические убеждения Хобсбаума оказались долговечнее самой КПВ, которая была распущена в 1991 году вслед за распадом Советского Союза. Когда много позже Хобсбаума спрашивали о причинах, он отвечал, что предпочитает быть коммунистом, а не бывшим коммунистом: «Не хочу оказаться в одной компании с теми, кто на моих глазах вышел из компартии и стал антикоммунистом… Для меня это все равно что изменить собственному прошлому или моим друзьям и соратникам».
Поэтому те, кто его знал, ничуть не удивились, услышав, что Хобсбаум просил похоронить себя рядом с Марксом. А вот что удивило его друзей, как пишет Ричард Эванс в своей новой биографии «Эрик Хобсбаум. Жизнь в истории», так это то, что Хобсбаум попросил, чтобы на его похоронах прочли кадиш. Когда его коллега‑историк Айра Кацнельсон встал, чтобы произнести молитву — его рассказ приведен в книге Эванса, — «послышался общий вздох изумления — вероятно, людей поразило то, что в сугубо гражданскую, по требованию Эрика, церемонию вторгается иудейская молитва». Действительно, к чему диалектическому материалисту традиционная еврейская заупокойная молитва?
Но, конечно же, такой атавизм — такое нарочитое обращение к еврейской традиции в конце жизни, в которой не было места иудаизму, — вообще характерная для ХХ века история. Фактически игнорируя еврейскую тему в большей части своей пространной и подробной биографии, Эванс — известный специалист по истории нацистской Германии — делает это в полном согласии с тем, как понимал себя сам Хобсбаум. Еврейство не входило в сферу его интересов, всю его жизнь, похоже, можно рассматривать как бегство от этого наследия. Подданный Великобритании, он сосредоточился в своих научных исследованиях на Британии, Европе и мире в целом. По убеждениям он был коммунист, что для него было равносильно понятиям «универсалист» и «рационалист». И хотя он, конечно же, никогда не отрицал, что он еврей, но, похоже, открыто заявлял об этом, лишь критикуя политику Израиля или, как ни странно, объясняя, почему в своей нашумевшей истории XX века «Эра крайностей» он так мало место уделил Холокосту: «Можно не сомневаться, как относится историк‑еврей к нацистскому геноциду».
И все же траекторию жизни Хобсбаума и бóльшую часть его интеллектуальной деятельности можно понять лишь в контексте еврейской истории XX века. Естественно, его не обошел стороной космополитизм европейских евреев. Хобсбаум был по рождению британский подданный, поскольку британским подданным был его отец, семья которого (изначально их фамилия звучала как Обстбаум) перебралась в Лондон из Польши в 1870‑х годах. Но мать историка была родом из Вены: родители познакомились в египетской Александрии перед самым началом Первой мировой войны. Его мать приехала в Александрию осматривать достопримечательности, а отец работал в колониальном почтовом ведомстве. Начавшаяся война заставила молодых задержаться в Египте — Эрик родился в Александрии в 1917 году, — но по окончании войны семья отправилась не в Лондон, а в Вену. Это был роковой выбор: бедность и болезни подкосили здоровье родителей Эрика, в 14 лет он остался круглым сиротой, и его с сестрой взяли на воспитание берлинские родственники.
Подросток из еврейской семьи, он оказался в Берлине в 1931 году, в самый разгар кризиса, погубившего Веймарскую республику, и все, что Хобсбаум тогда увидел, оказало решающее влияние на его политическое развитие. Капитализм был дискредитирован Великой депрессией , на улицах безнаказанно маршировали нацистские штурмовики, и казалось, одна коммунистическая партия в силах дать всему этому отпор и проложить дорогу в лучшее будущее. Одинокому, неприкаянному сироте эта партия сулила товарищескую поддержку, еврею — будущее без антисемитизма, мальчику, не понаслышке знающему о бедности, рисовала общество, где каждый будет получать по потребностям. Неудивительно, что у Хобсбаума сложилось романтическое, имеющее мало общего с реальностью представление о Советском Союзе и славном коммунистическом будущем.
Но в 1933 году, буквально через несколько недель после прихода Гитлера к власти, в жизни Хобсбаума произошел новый крутой поворот: его дядя и тетя приняли решение бежать из Германии в Великобританию, гражданство которой они все еще сохраняли. Как ни странно, но Эванс, похоже, разделяет мнение самого Хобсбаума, считавшего, что такая перемена места жительства не дает оснований причислять его к еврейским беженцам от нацизма: «Эрик не был политическим или каким‑то еще изгнанником», — пишет Эванс и приводит слова Хобсбаума: «Я приехал не как беженец или эмигрант, но как человек, вернувшийся в свою страну». Понятно, что Хобсбауму хотелось в это верить — приятнее вернуться британцем, чем безродным евреем, — но это явно заблуждение; еврейская семья, спасающаяся бегством из Германии сразу после того, как там пришли к власти нацисты, имела все основания опасаться преследования, и Хобсбаумы в этом случае поступили, как тысячи других. Очевидно, если бы не тот переезд, имя Хобсбаума, скорее всего, пополнило бы списки юных жертв Холокоста.
Молодые коммунисты в Берлине встречались на каждом шагу, а в Великобритании, как вскоре обнаружил Хобсбаум, оказался совсем другой общественно‑политический климат. Здесь не только отсутствовало массовое коммунистического движение, но и, как показывает Эванс, немногочисленная Коммунистическая партия Великобритании была рабочей партией, с неприязнью относившейся к интеллектуалам из среднего класса, которые толпами стекались в компартии в других европейских странах. Ситуация немного изменилась, когда Хобсбаум начал учиться в Кембриджском университете — это случилось в середине 1930‑х, в период подъема Народного фронта . И действительно, пишет Эванс, «Кембриджский студенческий коммунизм стал благодатной почвой для взращивания советских агентов», таких как шпионы Ким Филби и Энтони Блант, который закончил курс незадолго до того, как туда поступил Хобсбаум.
Но уже в Кембридже проявляется то самое противоречие или парадокс — и именно это характерно для дальнейшей, взрослой жизни Хобсбаума. Идеологически стоял за свержение существующего общественного порядка, однако на практике он отлично умел в него встраиваться. В студенческие годы благодаря хорошим оценкам его приняли в элитарное кембриджское общество «Апостолов». Впоследствии он отказался от предложенного ему рыцарского звания, сославшись на свои республиканские взгляды, но принял орден Кавалеров Почета — награду, которой британские монархи награждают избранных деятелей искусства и просветителей. Эванс приводит слова одного коллеги Хобсбаума, который заметил, что тот «всегда был человеком системы».
Эванс показывает, что коммунистические взгляды Хобсбаума хотя и не способствовали его научной карьере, но и не препятствовали ей. Во время Второй мировой войны его призвали в армию и тем не менее официально держали под наблюдением. В армии Хобсбаум не получал повышений, ему не давали заданий за пределами страны из соображений безопасности, уклончиво уходя от объяснений. После войны ему удалось получить должность в Биркбек‑колледже — лондонском колледже для взрослых студентов, где он и проработал всю оставшуюся жизнь; при этом от его кандидатуры отказались и Оксфорд, и Кембридж, где, казалось бы, историк его уровня вполне мог бы рассчитывать на преподавательское место. Его выступления на Би‑би‑си подвергались тщательной цензуре, что не мешало ему там выступать.
Эванс намекает на то, что эти препятствия на жизненном пути Хобсбаума были мелкими и несправедливыми. Но трудно винить представителей британской либеральной системы в том, что они не спешили принять в свои ряды человека, столь явно нацеленного на ниспровержение этой системы. Разумеется, по сравнению с настоящими советскими агентами вроде Филби, которым доверили высокие должности в британской разведке, у Хобсбаума было мало возможностей навредить своей стране. Но популярный и авторитетный историк имеет влияние иного рода, и стоит задуматься, в какой мере Хобсбаум использовал свой писательский дар для пропаганды политических целей, которые при его жизни привели к не меньшим притеснениям и жертвам, чем фашизм.
По мнению Эванса, Хобсбаум — прежде всего историк, а уже во вторую очередь — коммунист. Он не лгал, не искажал факты в угоду своей партии, не использовал свои научные труды для пропаганды, как поступали многие коммунисты, занятые в других сферах деятельности. Да, Эванс приводит расшифровку прослушки, организованной МИ‑5 в лондонском офисе компартии Великобритании, из которой явствует, что партийные боссы считали Хобсбаума скорее досадной помехой, нежели помощником; например, он упорно отказывался придерживаться партийной линии в вопросе о Венгрии в 1956 году. Хобсбаум сам признавался, что «от коммуниста ждут высказываний в лоб, а я что ни скажу — все их не устраивает». Он отмечал: «В советский период в России не опубликовали ни одной моей книги». И то, что он выставлял бандитов борцами за свободу, едва ли соответствовало советским представлениям о тотальном государственном контроле.
В то же время Эванс не уделяет большого внимания — именно потому, что это и так очевидно, — тому, как коммунистические убеждения Хобсбаума влияли на его видение современной истории, особенно в серии бестселлеров про «эры». Для Хобсбаума капитализм — главное зло и напасть для современного мира, а коммунизм — благородная и необходимая, пусть порой и неверно осуществляемая попытка исцелить человечество. Никакие зверства коммунистов не в силах это отменить. В конце жизни Хобсбаум дал интервью канадскому историку и политику Майклу Игнатьеву, и тот спросил, считает ли он, что «смерть пятнадцати или двадцати миллионов» была бы оправданной, если бы Советскому Союзу удалось осуществить мировую революцию; Хобсбаум без колебаний ответил: «Да». В отличие от кающихся бывших коммунистов, которых он презирал, Хобсбаум никогда не отказывался от варварской доктрины, согласно которой цель оправдывает средства.
Эта глубокая убежденность в том, что коммунизм по сути своей — благо для человечества, сказывается на хобсбаумовской интерпретации ключевых моментов современной истории, особенно связанных с Советским Союзом. Например, рассказывая в «Эре крайностей» о революции 1917 года в России, он романтизирует революционеров‑коммунистов, ответственных за бессчетное количество замученных и убитых, говорит о «жестокой по необходимости и хорошо организованной армии освобождения человечества». Он упрекает Великобританию и Францию в попустительстве Гитлеру в Мюнхене , но едва упоминает о договоре Сталина с Гитлером по разделу Польши. Причины холодной войны он видит не в явной сталинской агрессии в Восточной Европе, а в мнимых попытках США «превратить измученный и обнищавший СССР в еще один зависимый от экономики США регион». Возможно, такой подход Хобсбаума к истории правомерно назвать нормальной для левака интерпретацией, а не преступной коммунистической пропагандой, но все же грань тут очень тонкая.
Разумеется, в жизни Хобсбаума были не только политика и не только книги об истории. Эванс рассказывает о его первом неудачном браке — он женился на соратнице по партии — и о его второй, удачной женитьбе на женщине, мало интересовавшейся общественной жизнью. Между этими двумя событиями — период вольницы, когда увлекавшийся джазом Хобсбаум слонялся по лондонским клубам, захаживая в том числе в сомнительные места, где якшался с проститутками и наркоманами. И разумеется, в книге «Эрик Хобсбаум. Жизнь в истории» досконально прослеживаются все его многочисленные публикации, рецензии, награды и периодически случавшиеся споры и ссоры — обычные вехи на пути ученого‑историка. Но профессиональная жизнь «в истории» редко отличается большим драматизмом. И все же книгу Эванса стоит прочесть хотя бы потому, что это история о плавильном котле XX века, из которого Хобсбаум вышел если не интеллектуально, то хотя бы физически невредимым. 
Оригинальная публикация: Red Eric
Евреи ГДР
Шпага Финкелькраута
