Материал любезно предоставлен Tablet

Банай, умерший недавно в возрасте 55 лет, был одним из когорты израильских деятелей культуры, которые искали смысл и вдохновлялись религиозными текстами, с презрением отвергнутыми их светскими сионистскими предшественниками.

Сегодня тот факт, что Меир Банай выпустил альбом, названный строчкой из литургии Йом Кипура «Шма коли» («Слушай голос мой»), уже ничем не примечателен. И одно это указывает на повсеместный успех той революции, частью которой был Банай.

Меир Банай, который умер в Израиле после продолжительной, но не предававшейся огласке борьбы с раком, происходил из «первой семьи» на сцене израильской музыки. Как и его дядя Йоси Банай, брат Эвьятар и некоторые другие родственники, Меир был известен каждому в Израиле. И как и в случае членов его семьи и других известных израильских музыкантов, долгосрочный вклад Баная в израильскую музыку состоит не столько в песнях, которые он писал и исполнял, сколько в некоем культурном содержании, которое он помог легитимировать.

Как и многих других израильских музыкантов, Меира Баная его духовные поиски, поиски смысла не отдалили от еврейской традиции, а, напротив, вернули к ней. Может быть, кому‑то это покажется непоследовательным, а кому‑то — совершенно естественным, но надо отметить, что поколение основателей Израиля искало смысл совсем в другой стороне, стремясь поскорее отряхнуть прах традиции со своих ног.

Хаим‑Нахман Бялик, Давид Бен‑Гурион, Шимон Перес, Элиэзер Бен‑Йеуда и десятки других титанов раннего сионизма выросли в ортодоксальных семьях и — в той или иной степени — отказались от религиозного образа жизни. Они искали святости не в синагоге, а на родине предков. Молитву они заменили трудом. Они жаждали не ритуальной чистоты, а грязи земли Израиля и суматохи государственного строительства. Ранний сионизм был во многих отношениях восстанием против иудаизма. А поэмы вроде «Сказания о погроме» Бялика были объявлением войны.

И в результате в 1950–1960‑х олицетворением Израиля, образом типичного израильтянина стал карикатурный персонаж Срулик — абсолютно светский парень в шортах, сандалиях и кова тембель, кибуцной панаме, за рулем трактора. Этому парню даром не нужны никакие религиозные церемонии — следы жизни в Европе, где Б‑г не смог спасти евреев. Теперь, говорили основатели Израиля, евреи сами себя спасут, и что уж точно им не понадобится, так это покорность и слабость, порожденные религией их предков.

Но постепенно преданность израильтян идеологии секуляризма и антиклерикализма дала трещину, а их гнев на религию предков уступил место любопытству. Отчасти это объясняется неизбежным затуханием революционного пыла 1948 года. Отчасти — израильским меркантилизмом. Отчасти, наконец, кризисом веры в секуляризм, вызванным Войной Судного дня. Так или иначе, с конца 1970‑х и чем дальше, тем активнее новые поколения израильтян не то чтобы обязательно становились соблюдающими евреями, но хотели приобщиться к тому еврейскому дискурсу, который на протяжении веков принадлежал сфере религии, интеллектуально приобщиться к иудаизму. И нигде этот поворот не был так явственен, как в мире израильской музыки — и, в частности, в семье Банай.

Первое поколение музыкантов в этом семействе — Йоси и Гаври Банай — были непоколебимыми атеистами и антиклерикалами. В следующем поколении кузены Эхуд и Юваль Банай выступали в группах, которые привнесли западно‑восточный фьюжн в израильскую культуру. Это было отражением охвативших тогда израильтян духовных поисков, гнавших их за границу. Еще позже, в 1990‑х, Эхуд и Эвьятар, также кузены, пришли к религии, стали соблюдать заповеди и наполнили свои песни сугубо еврейской тематикой. И наконец, Меир также был увлечен иудаизмом, хотя и не стал ортодоксом, и выпускал альбомы в духе «Шма коли», содержавшие песни вроде «Леха, Эли» («К тебе, Б‑г мой») на слова средневекового еврейского мудреца Авраама Ибн‑Эзры.

Другие рок‑звезды также углублялись в себя, а затем перелагали на музыку слова религиозных мыслителей предыдущих столетий. Этти (Эстер) Анкри прославилась после выхода своего первого альбома «Я могу увидеть это в твоих глазах» (1990), который стал мультиплатиновым в Израиле. Она стала израильской певицей года и олицетворением успеха на музыкальной сцене. В 2001 году она тоже стала постепенно приходить к религии, а когда в 2009‑м Анкри выпустила новый альбом, оказалось, что она положила на музыку стихи средневекового еврейского поэта и философа Йеуды Галеви.

Самым ярким примером возврата к религии стала история семьи Арика Айнштейна (1939–2013). Айнштейн, неимоверно популярный «отец израильского рока», вырос в Тель‑Авиве со всей его гиперсекулярностью, усугубленной к тому же образом жизни рок‑музыканта. Его ближайшим другом был Ури Зоар, эстрадный юморист и кинорежиссер, и в 1970‑х он вернулся к религии. В 1977‑м Зоар — многолетний символ светской израильской эстрадной культуры — поразил аудиторию, появившись на собственном телешоу в кипе. Вскоре после этого Зоар покинул индустрию развлечений, стал раввином и примкнул к ультраортодоксальной общине.

В то же время Айнштейн развелся со своей женой Алоной, дочерью одного из первых пилотов израильской военной авиации, что автоматически делало ее частью секулярной израильской элиты. После развода с Айнштейном Алона пришла к иудаизму и тоже стала членом ультраортодоксальной общины. И наконец, обе ультраортодоксальные дочери Арика и Алоны вышли замуж за двух старших сыновей Ури Зоара, также ультраортодоксов.

В каком‑то смысле это просто курьезная история, стечение обстоятельств, но образ Арика Айнштейна, абсолютного атеиста, короля израильского рока, окруженного ультраортодоксальными друзьями и родственниками, пришедшими в религиозную общину из рядов секулярной элиты, стал мощным символом происходящих в израильском обществе изменений.

Смерть Меира Баная — это утрата одного из самых сильных и талантливых голосов на израильской музыкальной сцене и в то же время повод поразмышлять о более масштабной мозаике, частью которой была его жизнь. Этот поворот к религии, свойственный многим на музыкальной сцене, прослеживается также в книгах, на телевидении, в образовании и других сферах израильской общественной и культурной жизни. Израильтяне необязательно становятся соблюдающими ортодоксами, но они все явственнее отказываются быть «сиротами в истории», по выражению Пола Кована, деревьями, оторванными от своих традиционных корней, которые всегда давали их предкам смысл жизни.

Жизнь и творчество Баная напоминают нам, что никогда не поздно задуматься о том, что собой представляет и зачем существует еврейское государство. Есть, разумеется, много ответов на такие вопросы, но вот это движение от секуляризма первых поколений израильтян через перелом 1973 года к религиозным поискам последних десятилетий подсказывает нам, что Израиль в первую очередь — это место, где евреи собрались, чтобы переосмыслить суть еврейства и еврейскости в новых условиях обретения исторической родины вкупе с государственным суверенитетом.

У израильтян нет консенсуса на этот счет. Отсюда беспорядочность большей части израильского существования. Но жизнь Меира Баная и его музыкальное творчество — особенно после того, как он стал возвращаться к корням, — убедительный признак того, что не так уж глубоко под бурливой, суматошной поверхностью израильского бытия есть место духовным поискам и переживаниям — глубоко еврейским и мучительно интенсивным.

Оригинальная публикация: How Musician Meir Banai Reflected Israeli Culture’s Recent Return to Jewish Tradition