НАТАН ИНГЛАНДЕР
Ради усмирения страстей
Перевод с английского Н. Усовой. М.: Книжники, 2018. — 288 с.

Натан Ингландер, возможно, самый знаменитый из современных «еврейских» по материалу писателей, вышел из мира американского ортодоксального еврейства, семью рвами отгородившего себя от некошерного мира. При этом у него очень непростые отношения с религией. Он впитал опыт ешивы и современного университета. Опыт традиционной книжности и новейшей — прежде всего модернистской — литературы. Такой писатель должен был получиться очень необычным. Он и в самом деле необычен.

Книга «Ради усмирения страстей» появилась двадцать лет назад. Автору не было тридцати. Зрелость и мастерство впечатляют, талант незауряден, но мы не о том — это как бы само собой разумеется. Необычна и нова авторская оптика.

Все девять рассказов — про евреев. По меньшей мере шесть из них — про евреев традиционных, соблюдающих. При этом проговариваются и обнажаются болезненные, неназываемые, травматические стороны традиционного еврейского опыта, связанные, в частности, с сексом. Это вопросы, на которые религия не дает внятного ответа — но и опыт «нормального», секулярного современного общества не может быть востребован. Нам просто говорят о людях, которые счастливы или несчастны вот таким, а не каким‑то другим образом, и никто не говорит, что этот способ быть счастливыми и несчастными лучше или хуже другого. И если кому‑то рассказ, давший название книге, в котором «истомившийся от холодности жены хасид получает от раввина разрешение посетить проститутку» (и заражается венерической болезнью, ибо благочестиво отказывается от презерватива), кажется «безумно смешным», то это проблемы данного читателя. Ингландер‑то хочет, чтобы мы приняли мир его героев всерьез. Неудовлетворенный супруг Дов‑Беньямин так же субъектен, как Гита, которая восемнадцать лет не может получить у мужа развод, как два безумца — Марти и «человек без имени», встречающиеся в лечебнице. Все они не более и не менее странны и смешны, чем, к примеру, герои Чехова. И так же должны быть удостоены не жалости, а большего — эмпатии, сочувствия.

Совсем иное происходит, однако, на стыке мира традиционного и мира секулярного. Эти два мира чужды друг другу настолько, что совмещаются лишь в магическом зеркале, где реальное смешивается с фантастическим, эмпирика с символикой. Воспоминания о расстреле ЕАК трансформируются в невероятную историю, где Сталин арестовывает и расстреливает всех ведущих еврейских писателей Европы, а не только СССР, в том числе, к примеру, Ицика Мангера, не пять и не шесть, а двадцать шесть человек, и никому не известный, никогда не печатавшийся гений по невероятному стечению обстоятельств или по воле высших сил удостаивается трагической чести: оказывается двадцать седьмым. Тут уж не Чехов приходит на ум, а Борхес.

Еще более постмодернистским и провокативным оказывается рассказ «Акробаты». Притчи о придурковатых «мудрецах» из Хелма накладываются на историю Холокоста. Вот как реагируют два толка хелмских хасидов — одни бесконечно снисходительные, другие столь же строгие — на приказ жителям гетто: садиться в поезд (идущий мы знаем куда), взяв самое необходимое: «Чтобы как‑то успокоить своих перепуганных собратьев, главе мекильцев пришлось издать собственный указ. Взобравшись на товарный вагон и опираясь на ручку метлы, которую взамен трости красного дерева для него подпилили и любовно отполировали, он пояснил, что “необходимые вещи” означает все то, что может понадобиться для обустройства дачи… И мекильцы отправились паковать кроватные рамы и комоды, гамаки и шезлонги — все, что семьям может пригодиться на новом месте. Раввин же махмирских хасидов в своей запредельной строгости (а также наперекор мекильцам, допускающим постыдные поблажки) истолковал “необходимое” как ничего, кроме исподнего, ибо все остальное — излишнее украшательство.

— Даже наши талиты? — спросил Файтл, немало удивившись.

— Даже волосы на бороде, — ответил ребе, принимая во внимание суровость их положения…»

В результате невероятных поворотов сюжета строгие хасиды превращаются в цирковых акробатов — но «главный волшебник» (он же главный зритель) безошибочно идентифицирует их как евреев. Рассказ (возможно, лучший в книге) начинается как мрачная гипербола и заканчивается как мрачный сон, поддающийся двойному и тройному символическому истолкованию.

Более реален, но не менее парадоксален сюжет рассказа «Реб Крингл» — про раввина, за деньги играющего роль Санта‑Клауса. Наконец, рассказ «Гильгуль с Парк‑авеню» удивительным образом проблематизирует само еврейство. Люди, не имеющие по рождению никакого отношения к еврейству, в результате озарения обнаруживают у себя «еврейские души» и начинают соблюдать заповеди, не совершая, однако, формального гиюра.

« — Вероятно, ваша душа была на Синае. Может, какой‑то египетский раб, который пошел за компанию. И как только эта душа увидела чудеса на Синае, приняла Слово, ну, вот и стала еврейской… Я хочу лишь сказать, что душа не живет и не умирает. Это не органика, в отличие от тела. Она — там. И у нее есть история.

— И моя принадлежала еврею?

— Нет‑нет. В том‑то все и дело. Еврею, не еврею — без разницы. Тело не имеет значения. Просто сама душа еврейская».

Неопределимая «еврейская душа», иногда очень парадоксально связанная с еврейством эмпирическим, отраженная в бесчисленных магических зеркалах сознания и культуры, — своеобразная антитеза еврейской яви, «прозе еврейской жизни», так убедительно воссозданной в реалистических рассказах Ингландера.

Книгу Натана Ингландера «Ради усмирения страстей» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»