Материал любезно предоставлен Tablet

Он так суетился, что я принял его за одного из тех, кто еще не вполне сформировался — не вполне барристер, не вполне врач. Возможно, юрисконсульт или фармацевт. Не вполне женат. Мы были возле бассейна в отеле «Кинг Соломон Пэлис» «Дворец царя Соломона».
в Эйлате, он оказался единственным мужчиной в группе женщин, которые делали утреннюю зарядку, я же читал под зонтиком в первый свой визит в Израиль, отдыхал. Мне хотелось передохнуть от евреев, которые то и дело спрашивали, почему этот визит — первый. Едва завидев меня, он что‑то начертал в воздухе той рукой, которой не поддерживал шорты. Таким жестом мой отец в конце обеда подзывал официанта со счетом. Должно быть, он писал на потолке ресторана «Мене, мене, текел, упарсин», до того величественным и зловещим было движение его пальца.

Фармацевту — каковым я его счел — удалось привлечь мое внимание не более, чем некогда моему отцу внимание официанта. Люди не любят, когда к ним адресуются каракулями. И как прикажете поступить? Сделать вид, что пишу в ответ? В конце концов он оставил свою группу и подошел ко мне. На шорты этого небехла Нескладный человек, неудачник (идиш). спускалась футболка с рекламой — видимо, его собственной марки энергетических пилюль. «Напомните мне, как называется ваша книга, — сказал он. — Я ее вроде читал». — «Вряд ли», — заверил я.

На другой день он ходил по отелю и просил постояльцев ударить его кулаком в живот. Крепче! Крепче! Вот каким сильным сделали его пилюли. Мне он ударить его в живот не предложил, однако ж всякий раз при встрече принимался выписывать в воздухе безумные каракули, а как‑то раз уточнил: «Всё сочиняете?» — и удрученно покачал головой.

На следующей неделе на демонстрации против того или сего в Иерусалиме со мной заговорил юный хасид из тех, кто вечно спешит: рубаха выбилась из брюк, цицит развеваются, шнурки развязаны. Он ринулся ко мне, вцепившись руками в шляпу, хотя день был безветренный. Он из Ливерпуля. Бухгалтер. Он знает, кто я такой. И задал мне наболевший вопрос: «Зачем?» — «Что зачем?» — «Зачем вы пишете книги?»

Я сперва подумал, он имел в виду, «зачем вы пишете книги, если бухгалтером вы зарабатывали бы больше». Я начал с начала — это обычно заставляет заткнуться — дескать, мне всегда хотелось быть писателем и, как Поуп Александр Поуп (1688–1744) — английский поэт, один из крупнейших представителей английского классицизма.
, «от самой люльки я в младенческие годы невинным голосом на рифмах лепетал» Из стихотворения А. Поупа «Послание к доктору Арбутноту», перевод И. И. Дмитриева.
, но упоминание о Поупе По‑английски фамилия поэта (Поуп) и «Папа (Римский)» звучат одинаково — скорее всего, случайный знакомец Джейкобсона решил, что речь идет о папе, и поэтому испугался.
его напугало. Оказывается, я не так понял. Он спрашивал не о том, как я стал писателем. А о Б‑ге и Слове. Он хотел знать, зачем я пишу книги, ведь у нас уже есть Книга.

Не будет преувеличением сказать, что эти два случайных, самоизбранных представителя английского еврейства — один святой бухгалтер из Ливерпуля, другой секулярный цудрейтер Ненормальный (идиш).
из Буши в Северном Лондоне — воплощают в себе филистерство, веками озадачивавшее тех, кто сталкивался с английскими евреями. Мы либо народ вообще без книг, либо народ одной‑единственной Книги.

Я же, оказавшись перед таким выбором, инстинктивно предпочел священную, поскольку одна книга лучше, чем никакой. Кто‑то сказал, что все романы, по сути, комментарии к Торе. Как романист, питающий слабость к герменевтике, я не то чтобы склонен возражать. Д. Г. Лоуренс говорил, что его творчеством движет религиозное чувство, а ведь он даже не был евреем. Но в религии рано или поздно разочаровываешься. Как‑то раз один раввин, пригласив меня на ужин в шабат, заверил: если во главе стола будет сидеть он сам, духовность трапезы непременно обратит меня к истинной вере. Пока зажигали свечи и читали молитвы, все шло как нельзя лучше. В традициях шабата есть своя прелесть. Авдала Благословение во время вечерней молитвы на исходе шабата или праздника.
 — красивый обряд, полный глубокого смысла. Б‑г, который, отделив одно от другого Имеется в виду описание сотворения мира в первой главе книги Бытия: «И увидел Б‑г свет, что он хорош, и отделил Б‑г свет от тьмы», «И создал Б‑г твердь и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью».
, тем самым показал нам ценность разборчивости, заслуживает всю ту хвалу, что мы Ему возносим. Лицом к лицу с Яхве евреи помнят, что жизнь — дело серьезное. Жаль, едва Он уходит, они вмиг забывают об этом.

Величественный раввин, полчаса назад прикоснувшийся к Б‑жественному (лицо его до сих пор светилось от этой встречи!), принялся восторженно описывать постановку «Пиф‑паф ой‑ой‑ой» «Chitty chitty bang bang» — музыкальный фильм 1968 года, впоследствии переделанный в мюзикл.
, на которую три раза водил все семейство. Его жена — недавно она зажигала субботние свечи, озарив комнату безмятежностью, — перевела разговор на то, с каким трудом ей удалось улететь в Диснейленд во Флориде. Стоит ли удивляться, что Г‑сподь так поспешно покидает общество людей, на которых Он некогда возлагал большие надежды. Уходя, я оглядел книжные полки. Ни Бабеля, ни Беллоу, ни Рота (ни Йозефа, ни Филипа), ни даже Шолом‑Алейхема или Исаака Башевиса Зингера. Ряды толкований к Священному Писанию, все в безвкусных переплетах, и одна‑единственная книга в бумажной обложке — роман Уилбура Смита Уилбур Смит (р. 1933) — южноафриканский писатель, автор исторических и приключенческих романов. . Настоящий еврей здесь я, думал я, надевая пальто.

Рот (Филип) любил высмеивать английских евреев за ограниченность культурных интересов. Может, это примиряло его с Ньюарком (штат Нью‑Джерси). Английские евреи не только Одной Книги были так же придирчивы, но более чутки. В конце концов, нетрудно догадаться, почему мы такие, какие есть. Маскировка. Опасаясь выделиться, еврей принимает интеллектуальную окраску тех, среди кого, по его разумению, лучше всего спрятаться. Заприте его надолго в одной комнате с Бахом, и по выходе оттуда еврей начнет сочинять рождественские кантаты. Если ж еврею повезет так ли, сяк ли затесаться в английское общество, в конце концов он, как пить дать, отвыкнет читать, обзаведется двойной фамилией и полюбит ездить верхом. (Теперь в этот список можно добавить «проголосует за Брекзит».)

Юный хасид хотел знать, зачем я пишу книги, ведь у нас уже есть Книга. Поэтому с началом лондонской Недели еврейской книги английские евреи с немалым удовлетворением натягивают нос своим критикам. Ярмарка проходит в конце февраля, билеты разлетаются, едва успев появиться в продаже. Принято полагать, будто бы ни на одну литературную встречу в Лондоне невозможно собрать зал. За пределами столицы — другое дело. В Англии нет ни единого клочка поля, в каком бы грязном захолустье оно ни находилось, где бы раз в год не разбили шатер для писателей. Видавший виды Лондон удивить труднее. Даже книжным магазинам не так‑то просто организовать книжное мероприятие.

А потом наступает Неделя еврейской книги (не любой, а именно еврейской) и собирает самую взыскательную публику — кстати, не только евреев — на встречи с лучшими современными эссеистами, биографами, философами, учеными, историками, прозаиками и поэтами — тоже не только евреями. Попасть туда — настоящий труд. И я не преувеличиваю. На всех мероприятиях аншлаг, и, если вам не досталось билета, приходится обзванивать знакомых, спрашивать, не знают ли они, кто бы мог помочь. Мне как‑то раз позвонил известный онколог, которому очень хотелось увидеть Давида Гроссмана. Прозрачный намек: сейчас‑то я здоров, но, быть может, настанет время, когда мне потребуется его помощь, и уж он меня не забудет.

На первых Неделях еврейской книги, в начале 1950‑х, мне, в силу возраста, бывать не довелось. Наверное, они были робкими и спокойными. Впрочем, и в 1980‑х, когда я уже на них ходил, особо дерзкими их не назовешь. Спросишь у посетителей, какая у них любимая еврейская книга, ответят практически хором: «Дневник Анны Франк». Спросишь, какая вторая по счету любимая еврейская книга, выберут дневник сестры Анны Франк, и так далее по всем членам семьи. А как же современные еврейские книги? Не интересуют? Нет, что вы, конечно интересуют. Но разве такие есть?

Тогда, может, и не было, а сейчас — есть. Открытие, которое Джеймс Джойс сделал сто лет назад — герой на все времена должен быть евреем, — актуально как никогда. Посетители Недели еврейской книги не разлюбили Анну Франк, но в наши смутные, если не сказать апокалиптические, времена опыт современного еврейства, жизнь евреев или жизнь под воздействием евреев, жизнь бок о бок с евреями, жизнь, которая была бы другой, если бы не евреи, жизнь, о которой рассказывают еврейские книги, жизнь, которую способен постичь лишь еврейский дух мрачного лицедейства, жизнь, в которой нет евреев — и оттого она особенно еврейская, — интересует их не меньше, а то и больше.

Для английских евреев Неделя еврейской книги — не откровение, а напоминание. Пусть вулкан пока спит, но это не значит, что он потух навсегда. Например, среди британских издателей издавна много евреев. Просто им было не очень интересно публиковать еврейские книги. Это высокомерное пренебрежение своим — в прошлом. Теперь, чтобы быть просвещенным, не надо прикидываться кем‑то другим.

Раздавая автографы на прошлогодней Неделе еврейской книги, я заметил знакомое выражение цудрейте, которое надеялся больше никогда не увидеть. Тот, чье лицо его выражало, протянул мне руку и рассмеялся. «Помните меня? “Кинг Соломон Пэлис”?» — «Нет, — ответил я. — Ни разу там не был». — «Я наконец ее прочитал», — сказал он. «Наконец прочитали что?» — «Вашу книгу». Я мог бы отпустить его с миром, но не пожелал. «Какую книгу?» Его, похоже, изумило, что можно написать больше одной книги. Но вдумайтесь: что‑то же привело его из аптеки в дебрях Хертфордшира на книжный фестиваль в центре Лондона. Глубоко под поверхностью сущего, в пускающей ростки тьме, копошатся английские евреи.

Можно радоваться этому, а можно и вспомнить, что евреи — флюгер цивилизации, и ничего хорошего нас не ждет.

Оригинальная публикация: The English Jew Who Read My Book