15 лет назад на экраны вышел фильм «Мюнхен»

Фильм Стивена Спилберга «Мюнхен», прежде всего, скучный. Если бы я не обещал газете о нем написать, десять раз встал бы и ушел.

Итак: убийство израильской олимпийской команды арабами в 1972 году на мюнхенской Олимпиаде. В первых же титрах – «фильм основан на реальных событиях». Немцы не обеспечили элементарной безопасности, переговоры с террористами велись бездарно, специалистов по таким ситуациям, прилетевших из Израиля, держали на дистанции («иностранцы»), операция по освобождению на аэродроме оказалась исключительно непрофессиональной, беспомощной. Но наиболее впечатляющая сторона катастрофы – немедленно обнаружившая себя готовность капитулировать перед арабами. Всех – властей, олимпийских сборных остальных стран, болельщиков и, осмелюсь сказать, населения земного шара, раздраженного навязанной ему «неприятностью».

Правительство Израиля принимает решение уничтожить убийц. Об этом фильм Спилберга. Вместе с уничтожаемыми погибает несколько невинных, погибает несколько израильтян-исполнителей, потрачены большие деньги, и в результате на место уничтоженных приходят террористы более решительные и числом вдесятеро больше. Это лежащий на поверхности, самый доходчивый аргумент Спилберга. Дескать: ну, евреи, и чего вы добились? – за что боролись, на то и напоролись.

За аргументом стоит идея – возможно, чемпион идей: зло порождает следующее зло. Она олицетворяется метафорой соития героя с женой: зачинается новая жизнь, а в глазах у зачинающего картина лишения жизни жертв арабо-израильского противостояния. Идея, признаемся, навязла в зубах, но, согласимся, не стала из-за этого неверной. Действительно, порождает, и конца этому нет. Начало же относится к той минуте, когда Адам и Ева покинули Эдем. А так как их потомки с тех пор туда не вернулись, то ситуация со злом измениться не может. Единственное, что может в ней измениться, это его количество, ограничиваемое несколькими факторами и мерами. Среди факторов, например, – память об Эдеме, желание вновь там оказаться, понимание того, что чем больше у тебя на совести зла, тем ниже шансы туда попасть.

Среди мер – уступки, компромиссы, попытки установить равновесие, хотя бы и неустойчивое. И – война. Спилберг «на голубом глазу» рассказывает: то, что произошло в Мюнхене, – драма, а то, что произошло в ответ, – новая драма. Он хочет изобразить дело так: это – плохая политика. Причем то, что сделали и продолжают делать арабы, – это даже не политика, а вынужденность, шаг отчаяния, стихия – пусть и жестокая. Политика – у Израиля. Плохая, неумная, неправильная, загоняющая ход событий в порочный круг, из которого нет выхода. Неверно выбранная линия. Спилберг делает вид, что не понимает, что это – война. И что на войне нет линий, нет политики, а есть только гибель или спасение. Враг убивает тебя, ты убиваешь врага, – не раздумывая над тем, сколько это стоит долларов и кто придет на смену убитым.

В этом смысле автор фильма точно отражает состояние западной цивилизации. Сводится оно к максимальным усилиям избежать любых неприятностей и, в первую очередь, войны. («Рабинович, вы знаете, что с вашей женой живет полгорода?» – «Это ладно. Главное, чтобы не было войны».) Между тем библейская история полна войн. Война – ужасная по содержанию, но нормальная, когда нет другого выхода, компонента человеческого существования. Такая же, как продолжение рода, выращивание хлеба, охота. Сплошь и рядом возникают положения, в которых не бывает свободного пространства, надо стоять лицом в лицо, грудь в грудь, потому что, если сделать шаг назад, этот метр будет немедленно занят стоящим напротив. И, на наше счастье, мы не Вседержитель, который понимает обе стороны. Мы находимся на какой-то одной и принадлежим только ей. Мы, включая Спилберга.

Допускаю даже, что «скучность» была включена в эстетику фильма. В самом деле, покупка сведений, а потом перестрелки, взрывы, жизнь в отелях, на явочных квартирах, сотрудничество с одними террористами против других, превращаясь в рутинное занятие, могут стать куда более скучными, чем сколь угодно рутинный быт. Быту пристало быть рутинным, он как раз этим «интересен». Ставшая бытом авантюра – убийственно тосклива. Плакат интересен не бывает, его нельзя разглядывать, как написанную художником картину. А Спилберг снял плакат. Вон, видите, в углу Эйфелева башня? – это значит, мы в Париже. Теперь каналы – правильно, Амстердам. И посередине фигура – с указующим на зрителя пальцем: ты записался в ряды борцов со злом?!

Что противопоставлено этой плоской иллюстрации «идеи»? Изображение другой идеи – «дома». О доме говорят арабы, евреи, террористы, мамы. Все сводится к тому, что вроде бы ради дома и идет бесконечное кровопролитие. Этот «дом» показан: идеальный. Он стоит в саду и принадлежит некоей ячейке – семье, связанной не обязательно родственными узами. Неопределенной национальности, наднациональной, вненациональной. Во главе ее стоит человек, которого все называют «папа». Это выглядит очень аппетитно, начиная с внешности ее членов, их множества, множества симпатичных детей и кончая их трапезой, а до нее кухней, смачным приготовлением пищи. Они «не сотрудничают с правительствами», только с частными людьми – это их принцип. Увы, входящими в группы, действующие вне закона. Видимо, по замыслу это альтернативный образ социума: ни с теми ни с этими. Ни дать ни взять, Эдем – жаль, все-таки криминальный.

В контексте фильма это тоже становится плакатом. Точнее, рекламным постером «Отдыхайте у нас». Сочувствия не вызывает никто: трудно полюбить или возненавидеть лица с плакатов. Кого жалко, так это расстрелянных членов израильской сборной. Но о них Спилберг старается сказать между прочим, скороговоркой.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №280)