Когда Ротермир приветствовал выход Германии из Лиги Наций, Гитлер писал, что он вместе с «бесчисленными немцами» высоко ценит «мудрую и благожелательную» поддержку. Но сравняться с Ротермиром в лести он не мог.

Консерватизм Дизраэли был глубинным. Цель партии тори, по его убеждению, состояла в том, чтобы «сохранять институты страны»: монархию, англиканскую церковь, аристократию. Но это убеждение также предполагало, что нужно знать, когда следует провести реформу, чтобы сохранить эти институты. Именно эта философия управления, возможно, и представляет собой величайшее наследие Дизраэли, оставленное им Консервативной партии, и именно оно позволило ей стать самой электорально успешной политической партией в мире. 

В ноябре 1948 года, в разгар Войны за независимость, Леонард Бернстайн приехал в Израиль и сыграл серию концертов с Израильским филармоническим оркестром. Бернстайн заворожил жителей молодого государства — а они его.

Рот был такой, Рот был сякой: это был лучший из людей, худший из людей, отшельник, лицедей, «в любом случае, не пожимайте ему руку». Я виделся с ним раз в жизни, недолго, ощущение было не из приятных. И я благодарен ему за это.

Еврейская община перестала быть вежливой. Мы видим пламенные заголовки, решительные призывы в Твиттере и обвинения в предательстве в адрес левых и поддерживающих Корбина евреев. Проблема антисемитизма в Лейбористской партии Корбина ужасна и весьма реальна, но называть ее «экзистенциальной угрозой» означает оказывать дурную услугу множеству настоящих экзистенциальных угроз, с которыми евреи сталкиваются сейчас и сталкивались на протяжении истории.

В конце XII–XIII столетий лондонские евреи приходили в Тауэр и в поисках правосудия. «Королевская “собственность” на евреев означала, что корона использовала Тауэр и сидящих там чиновников для осуществления прямого контроля над евреями, — объясняет Диксон‑Смит. — Евреи считались имуществом короля они находились под прямой юрисдикцией комендантов». Поэтому еврейская община обладала привилегией доступа в королевские суды, которые размещались в крепости.

Когда опубликовали «Дьявольскую арифметику», мне было 14 лет. Хотя книга завоевала множество наград, ни один учитель или библиотекарь не посоветовал мне ее. А жаль, потому что эта книга хорошо передает болезненный парадокс, который я чувствовала тогда и до сих пор чувствую сейчас: как быть настоящим свидетелем того, чего я сама не пережила. Единственный способ — это магия, и именно этим способом наделяет Йолен Ханну. В конце книги бывший хмурый подросток не только по‑новому относится к своим близким и к их историям, но и впервые по‑настоящему понимает их.

Подобно Караваджо, который написал несколько самых отвратительных и самых прекрасных картин в мире и о котором напоминают эти портреты, Сутина интересовала жизнь плоти. В путанице красок на холсте чувствуется его рука, держащая кисть. Похоже, что тело под униформой пульсирует, — художественный критик Эли Фор, один из первых поклонников Сутина, писал, что его творчество «источает глубинный жар».

Новообретенная готовность британских евреев отстаивать свою идентичность вовсе не означает, что они говорят в унисон. Кто‑то опровергает заявления о том, что правительство Корбина станет «угрозой для существования» еврейской общины в стране, кто‑то акцентирует внимание на продолжающихся разногласиях между английскими евреями по вопросу о действиях Израиля, кто‑то даже защищает Корбина, но таких мало.

Он надел огромные очки, взял блокнот, в котором заранее написал три десятка вопросов, и зачитал вслух первый вопрос: «Почему нееврей из Оклахомы должен писать биографию Филипа Рота?» А я сказал: «Ну‑у, я не бисексуальный алкоголик из древнего пуританского рода, но про Джона Чивера я написал».

Как это ни парадоксально, если бы закон о национальном государстве всерьез воспринял концепцию еврейской нации — еврейского гражданского общества, к которому некогда стремились образованные сионисты наподобие молодого Бен‑Гуриона и которое еврейские космополиты в Тель‑Авиве проводят в жизнь каждый день, — это привело бы к демократической революции в израильском законодательстве.

«Ван Дейк в любом случае обладала незаурядным умом, но при этом страдала неуверенностью в себе, — писал Гроен. — Это она компенсировала желанием стать “первой ученицей”... Схап все время хвалил ее. Женщине, которую в жизни не хвалили никогда или хвалили очень редко, это было очень приятно. Она испытывала наслаждение властью — чувство, которое простой еврейской лесбиянке раньше не было знакомо».