В июне 1927 года шестой Любавичский Ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсон (1880–1950) был арестован и после недолгого следствия приговорен к расстрелу. В течение месяца он содержался в камере смертников Шпалерки — Шпалерной тюрьмы, бывшей тогда местом заключения и казни тех, кого советская власть числила своими противниками. В аресте Ребе и тюремном следствии участвовали два еврея гэпэушника: Лулов и Нахмансон. Гражданская война отнюдь не завершилась окончанием боевых действий, продолжалась и в 1927-м и, помимо всего прочего, была внутренней гражданской войной российского еврейства. Обо всем этом я в свое время достаточно подробно писал — сейчас хотелось бы кое-что уточнить.
Михаил Нахмансон (сидит слева) вскоре после Октябрьской революции
Жизнь и судьба Михаила Нахмансона
Лулов и Нахмансон прожили яркую, насыщенную событиями жизнь, со взлетами, падениями, неожиданными поворотами, мнили себя вершителями человеческих судеб, творцами истории, сами в конце концов попали под ее колесо — подарок романистам и сценаристам, на много серий хватит. Впрочем, в поколении Лулова и Нахмансона таких людей самых разных национальностей с авантюрными биографиями — пруд пруди, кому они сегодня известны, эти двое избежали забвения только потому, что упомянуты в воспоминаниях Ребе, и их имена стали благодаря ему нарицательными именами евреев из карательных органов, и судьбы их благодаря Ребе стали как бы модельными.
В момент написания эссе о Лулове и Нахмансоне я располагал биографическими сведениями только о Лулове — его досье опубликовано в книге «Евреи в КГБ». Не буду повторяться — скажу только, что Лулов сделал успешную карьеру в органах, прерванную арестом в 1938 году и расстрелом в 1940м.
Что касается Нахмансона, то сведений о нем в книге «Евреи в КГБ» не содержится, хотя без него она очевидным образом неполна. Теперь стало возможным восполнить этот пробел из других источников. Вот биография Михаила Семеновича Нахмансона, размещенная на сайте Сахаровского центра в рамках проекта «Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы». Привожу ее с незначительными купюрами:
1903. — Родился в Невеле в семье служащего.
1919. — Вступление в ВКП (б). Участие в качестве делегата в работе губернского съезда комсомола <…> Служба военным разведчиком в особом отделе Пятой армии (командующий — Тухачевский). Направление в Москву в ВЧК <…> Направление на подавление «антоновщины».
1921, январь. — Работа секретарем Консульства РСФСР в Батуми.
1922. — Переезд в Москву в связи с направлением на учебу на рабфак при Коммунистическом университете имени Свердлова. Окончание рабфака.
? — Учеба на юридическом факультете Ленинградского университета <…> Направление на работу в систему ГПУ (возглавлял райотделы ОГПУ и НКВД).
1934. — Убийство С. М. Кирова. Массовые репрессии в Ленинграде. Конфликт <…> с руководством управления НКВД. Снятие с поста начальника Смольнинского райотдела НКВД.
1936. — Перевод на работу в Челябинск.
1936, 9 сентября — 1941. — Арест. Препровождение в Москву в Лубянскую тюрьму. <…> 5 лет ИТЛ. Отправка по этапу на Колыму <…> Работа на золотом прииске <…>
1941. — Окончание срока заключения. Отказ в освобождении в связи с началом Великой Отечественной войны. Подача заявлений с просьбой отправить на фронт.
1942–1946. — Освобождение с запретом выезда за пределы Колымы. Работа на прииске в качестве вольнонаемного.
1946. — Получение разрешения на отъезд с Колымы. Возвращение в Ленинград <…> Получение предписания покинуть Ленинград. Отъезд в Боровичи. Работа юристом <…>
1950, март. — Второй арест. Препровождение в Новгородскую тюрьму. Следствие. Приговор: ссылка. Отправка под конвоем по железной дороге в Челябинскую область <…>
1953. — Смерть Сталина. Амнистия. Возвращение <…> в Боровичи. Хлопоты о реабилитации.
1956, 14 января. — Получение справки об отмене приговора. Работа юрисконсультом в Новгороде. Восстановление в партии без перерыва в партстаже.
Эта краткая биография — конспект рассказа Нахмансона о своей жизни, записанный В. Смирновым, из книги «Эхо небытия» .
Когда Нахмансон умер, мне неизвестно. Если считать, что «Эхо небытия» вышла в свет вскоре после разговора Смирнова с Нахмансоном, значит, ему было тогда девяносто плюс-минус. Несмотря на выпавшие на его долю испытания, дожил до преклонных лет.
Пара замечаний к биографии.
Нахмансон родился 9 сентября — арестован был как раз в день рождения. Любопытно: так уж совпало или это было проявлением своеобразного черного юмора конторы, которой он верой и правдой служил?
Высшее образование было среди людей его поколения и его среды не слишком распространено, он им гордился: во всяком случае, на фотографии, вывешенной на сайте Сахаровского центра рядом с биографией, на пиджаке ромбик — свидетельство его социальных достижений.
Восстановление в партии без перерыва в партстаже. Перерыв в партстаже — это с момента ареста до восстановления в партии. Нахмансон был в Новгородской области человеком с самым большим партийным стажем: естественно, в 1919 году вступил, мальчишкой 16 лет, черноглазый комсомолец, на губе пушок.
В записанном Смирновым рассказе Нахмансона тот выглядит честным, благородным и стойким человеком, неоднократно вступавшим в конфликт с руководством, которое требовало от него фабрикации дел, с чем и связано понижение в должности и перевод в Челябинск, где конфликт повторился. В лагере бросился с ножом на уголовника, пытаясь защитить человека, который подвергался постоянной травле и унижениям.
Человек, за которого заступился Нахмансон, был Александр Александрович Флоренский (1888—1938), геолог, археолог, этнограф — брат о. Павла Флоренского. Скончался в концлагере в пос. Сусуман Магаданской области. «Скончался» — нейтральное слово. На самом деле замучен.
Да ведь и Ребе отмечает со стороны Нахмансона неожиданные проявления человечности, нехарактерные для его должности и окружения. Бандит, руки в крови — и вот на тебе. Значит, Нахмансон эту искру добра сохранил и пронес через всю жизнь.
В своем рассказе Смирнову Нахмансон вспоминал события более чем полувековой давности. Фильтр времени. Да, в общем, в любом возрасте память избирательна. Кроме того, он же рассказывал о себе чужому человеку, естественно, рассказывал об эпизодах, которыми гордился. Кроме того, вполне мог существовать зазор между рассказом и литературной записью. Смирнов разделяет идеологические установки своего героя, создает знакомый образ несгибаемого большевикаленинца, настоящего советского человека, ставшего жертвой сталинщины, но пронесшего через все испытания верность идеалам революции.
Заметим, что проверить рассказ Нахмансона, подтвердить его свидетельствами других лиц возможности не представляется: все, что мы знаем о его жизни, мы знаем только с его слов. Допустим, что рассказанное им — правда. Вопервых, презумпция невиновности. Вовторых, если это правда, личность его становится сложней и интересней.
В досье Лулова упоминается дело Ребе. В рассказе Нахмансона Смирнову — нет: либо забыл, либо считал неважным, либо предпочел умолчать. И то дело: в момент встречи со Смирновым Нахмансон был объектом попечительской заботы «Хеседа», действовавшего под крылом Хабада . Ребе ответил после смерти своему мучителю асимметрично.
Теперь хочу процитировать интернетного автора, известного мне только по нику klopk. Вот что он говорит, обсуждая мою статью «Лулов и Нахмансон»:
О евреяхчекистах, расколе еврейства и прочих вещах, связанных с выбором пути, нравственном преображении и т. д. я рассуждать не хочу и не буду. Тема эта старая, что тут скажешь интересного? Мы знаем, что ждало этих мальчиковчекистов двадцатых годов через десять лет. Справедливо или нет, не нам судить. Можно ли в принципе выносить приговор поколению как таковому? Судьба у них могла быть одна, а люди — разные <…>
Никто не знает, как поведет себя в час испытаний. Тем более если этот час — последний. Зиновьев молился и пел «Шма Исраэль» перед расстрелом. Но мы же не про Зиновьева и не про мясорубку истории, мы не говорим вообще, а конкретно — о Михаиле Нахмансоне, как я предупредил. Он свою веру выбрал и следовал ей до конца. 15 лет лагерей, потеря семьи, имущества, здоровья — всего, кроме красной книжки <…> Вот она, история СССР в разрезе, рассказанная коммунистом с 19го года.
И далее:
Мораль тоже никакую выводить не буду, тем более — подводить итог чужой жизни. Кроме разве такого: он жил честно. Он многое получил в свое время и многое потерял. Но убеждения свои, отношение к людям и к себе, свой космос, если хотите красивое слово, — сохранил. И в этом смысле Михаил Нахмансон был не так далек от ЙосефаИцхака Шнеерсона, как мы привыкли думать.
Михаил Нахмансон среди сотрудников ленинградского НКВД. 1930-е годы
Согласен: история требует не суда, а понимания. Как и отдельная человеческая жизнь. Почему человек поступил так, а не иначе, какими мотивами руководствовался, каков был контекст. И насчет истории СССР в разрезе — тоже верно. С той оговоркой, что разрез этот достаточно специфический. Но ведь понимание не означает автоматического принятия и согласия. Осуждение человека бессмысленно: человек многообразен, сегодня он делает одно, завтра — другое, сегодня он один, завтра — другой, испытывает амбивалентные чувства, совершает амбивалентные действия. Но оценка поступков важна и конструктивна. Естественно, она зависит от нашего мировоззрения, от нашего понимания мира.
В смысле верности своим убеждениям — да, Нахмансон действительно не «так далек от ЙосефаИцхака Шнеерсона, как мы привыкли думать». В этом смысле — да. Но только что это были за убеждения, что за вера и так уж ли хорошо было сохранять им верность? Александр Солженицын в «Архипелаге» пишет о коммунистах, сохранивших свои убеждения в лагере: не восхищение они вызывают, а изумление своей твердолобостью, неумением ничему научиться — таковым хоть кол на голове теши. Цитирую по памяти, но про кол на голове — дословно. Гвозди бы делать из этих людей.
С другой стороны, что есть здесь твердолобость? Люди, несмотря ни на что, отстаивали верность своим убеждениям, поскольку альтернативой был внутренний крах, перечеркнутая, обессмысленная, проигранная жизнь. Для некоторых это было равносильно самоубийству.
У твердолобости, о которой говорит Солженицын, могут быть и другие мотивы. Человек шагал в шеренгах наших, был с народом, каплей лился с массами, уважаем и награждаем. В силу какойто чудовищной ошибки страшный сон оказался вдруг не нашим: чужим, презренным, страдал не только физически — морально страдал, к злодеям причтен, к уголовникам, к врагам народа. Но вот справедливость наконец восторжествовала, наваждение кончилось. И что, жить в плену прошлых обид? отвергнуть протянутую руку? протянуть ей в ответ когтистую лапу? не вернуться в строй? теперь уже не насильственно, а сознательно выбрать жизнь отщепенца, враждебного маргинала? после всего, что было? Но он же советский человек.
И потом: как сбросить со счетов прагматику? Хорошо тому живется, кто с молочницей живет. Собака бьющую руку лижет потому, что рука эта ее и кормит. Что лучше: быть объектом интереса ГБ со всеми вытекающими последствиями или тихо, мирно занять позицию как можно ближе к партийногосударственному распределителю с продовольственными заказами, бесплатными путевками, прочими маленькими радостями и почетом в партячейке? Перед пионерами, небось, выступал. Хватит уже, хлебнули лиха, настрадались, проживем, сколько осталось, нормально.
Нахмансон до своего ареста практически всю сознательную жизнь был в одной компании с палачами, сам ее выбрал, занимал на пике своей карьеры не последнее место в иерархии преступной организации: был начальником райотдела НКВД одного из центральных районов Ленинграда. Ребе — одна из многочисленных жертв Нахмансона. И в этом смысле они находятся на разных полюсах мироздания.
Факты достойного поведения Нахмансона, о которых он сам же и рассказывает, «в этом смысле» ничего не меняют. Ничего не понял, ничему не научился. Получал бонусы статуса «старого большевика». Дорожил непрерывностью партстажа. В своем рассказе предстает человеком, прожившим правильную и достойную жизнь. Ни тени сомнения, ни тени раскаяния. Такой несгибаемый старый большевик и чекист, оценивавший советскую власть накануне ее падения или вскоре после того вполне в духе оттепельной иронической реплики Евтушенко: «Конечно, были ошибочки, но в общемто путь был правильный».
Читал ли перед смертью «Шма Исраэль»?
Да кто ж его знает.
Нахмансонова байка
Вот фрагмент воспоминаний Ребе о своем заточении в Шпалерке. О Ребе говорится в третьем лице, поскольку это запись его рассказа.
В этом месте допрос перебил случайно зашедший в комнату Нахмансон. Увидев Ребе, он засмеялся: «Как встречу его, не могу удержаться от смеха… Мои родители были хасиды и долгое время оставались бездетными. Лишь когда отец поехал к Любавичскому Ребе и получил от него благословение, Бг вспомнил о моей матери и она родила сына. Этот сын стоит сейчас перед вами…» Следователи весело заржали.
Объективности ради следует отметить, что, в отличие от Лулова, Нахмансон был человеком образованным и неплохо разбирался в еврейской религии. Неизвестно, почему Лулов, а не он постоянно принимал участие в следствии. Возможно, ответ лежит в наблюдении Ребе: стоило Нахмансону на минуту забыть о своих обязанностях чекиста, как его обращение становилось вполне человечным.
В ответ на шуточку Нахмансона Ребе рассказал историю спора его прадеда Цемаха Цедека с ученым атеистом. Никакие аргументы не могли убедить безбожника. «Ты пересмотришь свои взгляды, — сказал Цемах Цедек, — когда придет к тебе час мучений». Так оно и произошло.
Нахмансон выслушал нравоучение молча и ничего не ответил .
Цемах Цедек (в переводе с иврита «росток праведности») — вошедшее в хасидский этикетный обиход почтительное именование рабби МенахемаМендла Шнеерсона (1789–1866) — третьего Любавичского Ребе.
Ребе называет Лулова мальчишкой. Между тем в 1927 году Лулову было 27 или 28 лет, он был на несколько лет старше Нахмансона.
Рассказанное Нахмансоном можно вслед за ним понимать как байку, как развеселивший следователей анекдот, но можно понимать и как требующую интерпретации притчу. Молитва праведникаотца приводит в мир палача его сына.
Реакция Ребе интересна: он нисколько не задет, его вера никак не скомпрометирована. Всевышний испытывает его — Ребе это испытание очевидным образом выдерживает, кажется даже и не заметив: он принимает ситуацию, в которую поставлен. Но ведь Всевышний испытывает и Нахмансона: в конце концов, быть палачом — его собственный выбор, он несет за него ответственность. Косвенным образом Ребе предсказывает Нахмансону страдание, причем не как наказание, а как возможность пересмотреть свои взгляды и свою жизнь. То есть это предсказание адресовано и Лулову, и товарищам, но прежде всего Нахмансону — как наиболее из них способному понять. Собственно, еще при аресте Ребе сказал то же самое, но только не косвенным образом, а прямо: вы сами будете жертвами.
1927 год. Время торжества гэпэушников. Предсказание Ребе кажется смехотворным. Бессильный гнев жертвы. Кто мог заглянуть на десять лет вперед? Атеист, с которым беседовал Цемах Цедек, пройдя через страдание, изменил свои взгляды. Про Лулова ничего не известно. Нахмансон, пройдя через страдания, взглядов своих не изменил. С одной стороны, твердость вызывает уважение, с другой стороны, ожесточил Б-г сердце фараона. Концепция Цемаха Цедека не оказалась универсальной.
Теперь приведу мнение человека, считающего историю о молитве и чудесном рождении чистой воды вымыслом, «байкой». Человек этот — цитировавшийся уже klopk. В своем рассказе он апеллирует к семейным воспоминаниям.
М. Н. <…> был пятым, а не единственным сыном в семье и седьмым ребенком, так что ни за каким благословением его родители никуда ездить не могли. Вероятно, он придумал эту историю для забавы — именно на основе хасидского фольклора; возможно, впрочем, что ошибается Ребе: «Воспоминания» были записаны с его слов спустя много времени после ареста, и в них есть неточности. Это неважно. Являлись ли невельские Нахмансоны хасидами вообще — неизвестно, у нас в семье считают, что нет; точно известно только, что глубоко религиозными они не были .
Рассказ Ребе записан в 1928 году, то есть через год после освобождения. Через год — это «спустя много времени» или нет?
klopk пересказывает семейное предание, которому безусловно доверяет, и это предание на первый взгляд противоречит рассказанному в книге.
Ребе не ставит под сомнение рассказ Нахмансона, можно понять, что он согласен: так оно и было. Наиболее естественно понять именно так. Однако он ведь его никак и не подтверждает. Ребе мог слышать этот рассказ впервые, мог забыть, но вполне довериться ему: мало ли за кого молился отец. Мог отнестись к нему с сомнением, но, не будучи уверен, сомнения своего не показать. Сам он называет этот рассказ «шуточкой». Как это понимать? Один из вариантов — как выдумку. Ответ Ребе релевантен в любом случае: было рассказанное Нахмансоном правдой или это действительно байка. Так или иначе, Ребе посчитал эпизод достаточно важным, чтобы включить в свои воспоминания.
Независимо от было — не было, в этой истории есть большая художественная правда.
Так что если даже придумал, то придумал хорошо.
Хотя и с плохими намерениями.
(Опубликовано в №238, февраль 2012)
Дом Ребе. Суд и освобождение
Дом Ребе. Донос и арест
