16 июня отмечается День Блума (Bloomsday), праздник, устраиваемый ежегодно поклонниками ирландского писателя Джеймса Джойса
Мы не можем сменить родину. Давайте‑ка сменим тему.
Джеймс Джойс. «Улисс»
Эта книга — роман о неудачном Исходе, о Леопольде Блуме, сыне венгерского еврея и ирландки‑алкоголички. Леопольд (Польди, называла его жена) помнит, как «бедный папа» читал ему Пасхальную агаду: «Через год в Иерусалиме. О Б‑же, Б‑же! Вся эта длинная история об Исходе из земли Египетской и в дом рабства».
Сразу видно, что Блум — третий из «четырех братьев» Агады, названный «простаком» (там). «Простак» спрашивает отца: «Что это?» И отец отвечает: «Сильной рукой вывел нас Г‑сподь из дома рабства». Польди, конечно, все перепутал, и получилось так: «Из земли Египетской и в дом рабства». Но в этой путанице есть логика. Разве мы не читаем в Агаде: «Сегодня здесь, завтра — в Земле Израиля. Сегодня — рабы, завтра — свободные»? Значит, сегодня, даже в вечер пасхальной трапезы, мы — рабы!
Аркадий Коц, переводчик «Интернационала», сочиненного Эженом Потье, наверное, помнил, как отец читал ему Агаду в Одессе накануне знаменитого погрома 1881 года: «Не рукой ангела, не рукой серафима, не рукой посланника, но Святой, благословен Он, сам в Славе Его». Рукою крепкой и мышцею простертой Г‑сподь Сам, без вождей, посредников и героев, вывел Израиль из Египта. Аркадий Коц исказил эти слова, поместив их в пролетарский гимн: «Никто не даст нам избавленья: // Ни бог, ни царь и не герой. // Добьемся мы освобожденья // Своею собственной рукой». Даже Б‑г оказался у Коца лишним, даже Его сильная рука не понадобилась! Сами, сами из дома рабства выйдем!
И вышли, а потом опять вошли. И пели другой гимн: «Сквозь солнце сияло нам солнце свободы, // И Ленин великий нам путь озарил; // Нас вырастил Сталин — на верность народу…» и т. д.
Не все, однако, так плохо. В середине романа Блум временно вознесся на небо в огненной колеснице — то есть в такси, то есть в кэбе: «И се глас с небес, глаголющий: Илия! Илия! И Он отвечал воплем велиим: Авва! Адонаи! И узрели они Его, даже и самого Его, бен Блума Илию, посреди сонмов ангельских, возносящегося к сиянию славы под углом сорок пять градусов над пивной Доноху на Малой Грин‑стрит, как ком навоза с лопаты». За вознесением наблюдала толпа ирландцев‑антисемитов, как прежде наблюдал пророк Елисей: «Когда они шли и дорогою разговаривали, вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, и разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на небо. Елисей же смотрел и воскликнул: отец мой, отец мой, колесница Израиля и конница его! И не видел его более. И схватил он одежды свои и разодрал их на две части» (4 Цар., 2:11–12).
Вслед колеснице летела жестянка из‑под печенья, брошенная мощной рукой Гражданина, ирландского патриота. Его чувства Блум оскорбил, назвавши евреем Христа. И не Гражданин это был, а циклоп Полифем, которого ослепил Одиссей, воткнувши ему бревно в единственный глаз.
У Гомера в переводе В. А. Жуковского так описано метание страшной жестянки: «…ужасно взбешенный // Тяжкий утес от вершины горы отломил и с размаху // На голос кинул». В латинской традиции Одиссей — Улисс, отсюда и название романа. Блум‑Улисс покидает утром свой дом, оставляя Молли, свою Пенелопу, примадонну местных театров, чтобы заполночь вернуться домой. В его отсутствие она изменит ему с наглым фатом антрепренером. К Одиссею‑рогоносцу, то есть к себе самому, обращался потом Иосиф Бродский в горестных стихах: «А одну, что тебя, говорят, ждала, // не найти нигде, ибо всем дала» («Итака», 1993). Всем в Дублине дала, включая Саймона Дедала, отца Стивена Дедала. По символическому сюжету Стивен — не кто иной, как Телемах, сын Одиссея, пустившийся в плаванье в поисках отца. А значит, он и есть настоящий сын Леопольда Блума. Их встреча состоялась в конце романа в публичном доме.
Заметим, что в греческих мифах Дедал — остроумный изобретатель, построивший для критского царя Миноса Лабиринт, чтобы прятать там Минотавра, рожденного от соития жены царя с быком. Бык клюнул на искусственную корову, в брюхе которой пряталась царица. Корову также смастерил Дедал. Как заметил Бродский, вся эта история родилась в уме Дедала, поскольку Лабиринт контурами напоминает мозг. В самую точку! Ведь Стивен Дедал — авторский персонаж, сам Джойс собственной персоной. Он написал роман, история Блума родилась в его мозгу. Что же до Минотавра, то этот урод появился в первом же эпизоде. Его звали Бык Маллиган, он по сюжету — студент‑медик и иронический поэт, нанесший Стивену (то есть Джойсу) смертельную обиду.
Сплетение Бродского с Джойсом — плод моих фантазий, равно как плод фантазий Джойса — сплетение Одиссеи с Торой. Это не бахвальство, а констатация жанра, о котором лучше всего сказал великий поэт Т. С. Элиот в рецензии на роман «Улисс». Оказывается, «Улисс» — вовсе не роман. Роман, рассказ, повествование — все это ушло в прошлое вместе с эпохой, к которой принадлежало. Джойс, по мнению Элиота, совершил открытие, подобное открытию Эйнштейна. Грандиозной панораме тщеты и анархии, которую современная история являет собой, он придал смысл и форму с помощью мифа. Рецензия была написана Элиотом в 1923 году в Европе, утратившей веру в разум. В 1975 году схожую мысль высказал великий режиссер Пазолини в неоконченном романе «Нефть». А в 2014 году в фильме «Пазолини» эту мысль озвучил другой режиссер — Абель Феррара: «Искусство рассказа, как вам наверняка известно, мертво. Мы присутствуем на его похоронах. Моя книга — не сказка, а притча. Смысл ее — не что иное, как отношение автора к форме, которую он создает».
Из смешения современности с мифом родилась притча — «пример», «подобье». Суть притчи — погоня автора за смыслом, напоминающая погоню собаки за собственным хвостом.
Он никогда не войдет в Землю обетованную, Леопольд Блум. Как не вошел в нее Моисей, наказанный Б‑гом за не очень понятный грех. Сионистская листовка, подобранная в мясной лавке (свинина всегда в продаже!), скомкается в кармане и упадет в грязь. Из рабства в рабство по улицам Дублина, описанным с топографически навязчивой точностью, по морю, названному греческим словом таласса, будет скитаться он в надежде увидеть «дым отечества», берег родной Итаки. Блум — простак, но Улисс — хитрец, комбинатор, плут. Ему подобен Остап Бендер, скитавшийся по просторам великой страны. Он не хотел строить социализм для советской власти, как предки его не хотели строить Питом и Раамсес, города припасов, для Фараона. Поэтому он ступил на неверный лед Днестра, чтобы перейти в Румынию, пересечь границу. Всю зиму он готовился к побегу — скупал драгоценности, копил вещи из золота и серебра. Приобрел даже Орден Золотого Руна и назвал его Орденом Золотого Теленка. В этом он также подражал своим предкам, которые вышли из Египта, обобрав доверчивых египтян, как сказано: «И сделали сыны Израилевы по слову Моисея и просили у Египтян вещей серебряных и вещей золотых и одежд. Г‑сподь же дал милость народу в глазах Египтян: и они давали ему, и обобрал он Египтян» (Исх., 12:35–36). Из египетского золота Аарон, брат Моисея, сделал потом золотого тельца, сказав: «Вот бог твой, Израиль». Г‑сподь покарал Израиль тяжкими карами, а хотел вообще уничтожить. Не повезло и Бендеру. Его ограбили и избили румынские пограничники. «Не надо оваций! — скажет он в финале “Золотого теленка”. — Графа Монте‑Кристо из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы». Побег из замка Иф не удался.
В пору моей безработицы в начале семидесятых меня познакомили с управдомом. Он был молод, красив, насмешлив и управлял делами жилищного кооператива Академии наук. Рассказывал об академике, который выглядел как сантехник, говорил как сантехник и мыслил как сантехник. Мне было предложено место вахтера или лифтера. Это считалось легким вариантом Исхода: дворников, вахтеров и лифтеров не увольняли из‑за подачи документов на выезд в Израиль. Тогда я еще не читал «Улисса», но инстинктивно последовал совету Стивена Дедала: вместо того, чтобы сменить родину, сменил тему. Наверное, нужно дождаться конца истории, чтобы узнать смысл этой притчи.
Бум Блума
Jewgreek
