Издательство «Книжники» предполагает выпустить в 2019 году книгу Аркадия Ковельмана «Вошедшие в Пардес. Парадоксы иудейской, христианской и светской культуры» и публикует эссе, которые перефразируют отдельные параграфы этой книги. Публикация, представленная ныне, приурочена ко Всемирному дню памяти жертв Холокоста. Холокост — всесожжение, огненная жертва Б‑гу. Что перед нами — метафора, символ или буквальный смысл?

Мы учим в трактате «Брахот» Вавилонского Талмуда (61б):

Однажды злодейская власть запретила евреям изучать Тору. Папос бен Йеуда увидел, что рабби Акива собирает людей и открыто учит. Сказал ему: «Акива, неужели ты не боишься власти?» — «Отвечу тебе притчей, — сказал рабби Акива. — Шел лис по берегу реки и увидел рыб, мечущихся из стороны в сторону. Спросил их: “От кого вы скрываетесь?” — “От сетей, что расставляют нам люди”. — “Не хотите ли подняться на берег? Заживем здесь вместе, как когда‑то жили наши предки”, — предложил лис. “И это про тебя толкуют, что ты хитрейший из зверей? Да ты не хитер, а глуп! Если уж там, где нам определено жить, мы страшимся, то там, где мы обречены на смерть, во сто крат более будем бояться!” — отвечали рыбы. Так же и мы, Папос, сидим здесь и занимаемся Торой, о которой сказано: “Ибо она — жизнь твоя и продление дней” (Втор., 30:20), — и страшимся, а если оставим ее, станем бояться во сто крат более!»

Этот рассказ относится к страшным годам, наступившим после восстания, разразившегося в Иудее в 132–135 годах. Предводителя восстания звали Бар‑Косиба, но рабби Акива назвал его Бар‑Кохбой, применив к нему мессианский стих Торы: «Вижу его, но ныне еще нет; зрю его, но не близко. Восходит звезда от Иакова, и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых» (Числ., 24:17). На арамейском языке «звезда» — «кохба», а Бар‑Кохба — «Сын звезды», потомок царя Давида, Помазанник (Машиах). Рабби Йоханан бен Торта хладнокровно возразил коллеге: «Акива, трава прорастет между твоими челюстями, а Сын Давида еще не придет». Кто был прав в этом споре? Конечно, рабби Йоханан. Пессимисты всегда правы. Римляне подавили восстание и запретили евреям исполнять заповеди, в том числе — обучать Торе. И другой пессимист, Папос бен Йеуда, тоже оказался прав. За то, что рабби Акива вопреки запрету обучал Торе, римляне подвергли его страшной казни: сдиранию железным гребнем мяса с костей. Но и Папоса пессимизм не уберег. Вероятно, он сболтнул что‑то в частной беседе и на него донесли.

Рассказывают, что не прошло и нескольких дней, как схватили рабби Акиву и бросили в тюрьму. Схватили также и Папоса бен Йеуду и посадили вместе с ним. Спросил его рабби Акива: «Папос, кто заключил тебя сюда?» Тот ответил: «Блажен ты, рабби Акива, ибо из‑за слов Торы схватили тебя! Горе тебе, Папос, ибо схвачен ты из‑за пустых слов!»

В этом споре нас интересует басня о лисе и рыбах. И интерес наш оправдан сходством сюжета басни с рассуждениями христианского апологета Тертуллиана, жившего в Карфагене, столице римской провинции Африка, через поколение после рабби Акивы (в конце II — III веке н. э.). В трактате «О крещении» (1, 1) он обрушился на некую «ядовитейшую гадюку каиновой ереси», недавно явившуюся «здесь», то есть в Карфагене. Речь идет о какой‑то женщине из гностической секты каинитов. Каиниты почитали Каина и отрицали обряд крещения.

Гадюка эта похитила многих, отваживая их от крещения. Ведь обычно гадюки, аспиды и василиски обитают в местах сухих и безводных. Мы же, рыбки, рожденные в воде вослед за Рыбой нашей Иисусом Христом, не иначе как в воде всегда спасаемся. И потому эта омерзительная гадюка, не имея никакого права учить, хорошо освоила искусство губить рыбок, выманивая их из воды.

В латинском тексте «рыбки» представлены латинским же словом pisciculi, но «Рыба» («ихтюс») названа по‑гречески и являет собой акроним, состоящий из первых букв пяти греческих слов — «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель». Рыбки не хотят выходить из воды на берег, в безводную пустыню, где обитают гадюки, аспиды и василиски. В воде они спасаются. Но вода у Тертуллиана — не образ, не метафора, как в басне рабби Акивы, не символ чего‑то иного, то есть Торы, а настоящая вода, вода крещения. Она есть реальность, но реальность сакральная.

В этом парадокс виртуального мира. Обращаясь в реальность, виртуальный, басенный мир становится миром священным, сакральным. И одновременно он приобретает комические черты. Комическое и сакральное живут рядом и подают друг другу руку. Известен анекдот о Сократе и его сварливой жене Ксантиппе. В самом кратком виде он выглядит так: «Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. “Так я и говорил, — промолвил он, — у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь”» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, II, 5). В других версиях той же истории Ксантиппа окатила Сократа помоями или содержимым ночного горшка. Подобное случалось и с мудрецами Талмуда. Когда рабби Иеремия сидел у порога рабби Абы, служанка облила его помоями (Йома, 87а). «Они сделали из меня навозную кучу», — воскликнул рабби Иеремия и применил к себе стих Псалма: «Из праха поднимает бедного, из навоза возвышает нищего» (Пс., 113/112:7). Эти же слова произносит пророчица Хана (Анна), мать пророка Самуила (1 Цар., 2:8). Слова Псалмопевца и Ханы — благодарность Творцу, но рабби Иеремия снизил их до фарса. Произошло это посредством реализации метафоры — обычный прием в Талмуде. У Псалмопевца «навоз», «дерьмо» («ашпот» на иврите, «коприа» по‑гречески) — метафора, в Талмуде — реальный предмет, экскременты. Тот же самый рабби Иеремия удивительным образом истолковал поведение царицы Есфири (Эстер). В трагический момент (когда народу ее угрожала смертельная опасность) Есфирь «почувствовала нужду». В Библии сказано: «…И сильно встревожилась царица» (Есф., 4:4). Талмуд (Мегила, 15а) спрашивает:

Что значит «сильно встревожилась»? Сказал Рав: «У нее начались месячные». А рабби Иеремия сказал: «Она почувствовала нужду в своих отверстиях».

«Страдания» рабби Иеремии, которого окатили помоями, — ненастоящие, ирония его безобидна. С царицей и ее народом все обстояло гораздо серьезнее, что не помешало отнестись к вопросу иронически. Но была и другая ирония, более страшная.

В Евангелии от Иоанна Иисус сравнивает себя с медным змеем, которого Моисей вознес в пустыне: «Никто не восходил на небо, как только сошедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах. И как Моисей возвысил змею в пустыне, так должно возвышенному быть сыну человеческому» (Ин., 3:13–14). Наконец, он предрекает, обращаясь к толпе: «И когда я возвышен буду от земли, всех привлеку к Себе. Сие говорил он, давая разуметь, какою смертью он умрет» (Ин., 12:32–33). В Торе Моисей «выставил» медного змея, но не «возвысил» его, как сказано у Иоанна. «Возвышение» мы находим в книге пророка Исайи, в «Песне о Рабе Божием». «Песня» эта через пять веков повлияла на образ Иисуса в Евангелиях. «Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Б‑гом» (Ис., 53:4). Но Раба Божия ожидает награда: «Вот, Раб Мой будет благоразумен, возвысится и прославится» (Ис., 52:13). У Исайи Раб Божий возвышается в переносном смысле, то есть прославляется в народе. Иисус же возвышается на кресте буквально, как змей, выставленный на шест. В этом есть комизм, но страшный комизм. И подобный же страшный комизм мы находим в рассказе о рабби Акиве.

В талмудическом трактате «Менахот» (29б) Б‑г приводит Моисея в школу, где рабби Акива сидит и толкует Тору. Моисей, к ужасу своему, не может понять ни слова, и только когда рабби Акива говорит ученикам: «Это Тора, данная Моисею на Синае», он приходит в себя. «Ты показал мне его учение, теперь покажи его награду», — просит Моисей Б‑га и видит, как плоть Акивы взвешивают в мясной лавке. «Это его учение и это его награда?» — недоумевает Моисей. «Молчи, — отвечает ему Г‑сподь. — Так пришло Мне на ум». Трактат «Менахот», где мы находим этот рассказ, посвящен правилам минхи, хлебного приношения. Хлебное приношение частью возносилось на жертвенник и сжигалось для Б‑га, частью вкушалось священниками. Если плоть Иисуса в Новом Завете названа хлебом, если в христианских храмах ее подымают с алтаря и вкушают во время евхаристии, то она не что иное, как минха. В христианском богословии минха — «прообраз» евхаристии. Но по той же логике плоть рабби Акивы, которую вешают в мясной лавке, замещает бескровную жертву. Его кровавая смерть заранее назначена Б‑гом (пришла Ему на ум) и служит не наказанием, а искуплением, хлебным приношением.

Хлебное приношение — жертва бедняка. Кто не мог принести в храм быка или барана, приносил голубя, кто не мог принести голубя, приносил горсть муки. И потому последняя лемма Мишны, Менахот (13:11) гласит:

О вознесении тельцов сказано: «Вознесение огненное, запах приятный» (Лев., 1:9), и о вознесении птицы сказано: «Вознесение огненное, запах приятный» (Лев., 1:17), и о минхе сказано: «Приношение огненное, запах приятный», чтобы научить тебя, что один человек приносит больше, другой — меньше, лишь бы направил сердце свое к небесам!

Трактат Мишны «Рош а‑Шана» (3:8) разъясняет это направление сердца на примере того самого медного змея, которому уподоблен Иисус у Иоанна: «А разве змей убивает или змей животворит? Но Израиль, если смотрел вверх и порабощал сердце свое Отцу своему, что на небесах, исцелялся, а если нет — чахнул». «Направление сердца к небесам» приравнено к «вознесению», к кровавой или бескровной огненной жертве («вознесение огненное, запах приятный»). Жертву «возносили» на жертвенник и сжигали, а дым от нее «возносился» к небесам. Аврааму Г‑сподь велел «вознести» сына любимого и единственного Исаака, но заменил его ягненком, агнцем. Иисус, с точки зрения Иоанна, — агнец Божий, вознесенный на жертвенник! В греческом переводе Торы еврейское слово «вознесение» («ола») переделано на «всесожжение» («холокаутос»). В Вульгате, латинском переводе Библии, греческое слово «холокаутос» передано транслитерацией: holocaustum. Это и есть то самое страшное слово, Холокост, которым названы страдания евреев в прошлом столетии.

В Майданеке и Освенциме «всесожжение» и «вознесение» перестают быть метафорой. Евреев в прямом смысле слова сжигают в печах, и дым возносится из трубы крематория. Я вспоминаю рассказ моего отца о яме, где были зарыты евреи Умани. Вокруг валялись тапки, в которых ходили люди до войны. Тапки заменяли летние туфли. Позже мне пришло в голову, что снятые перед казнью тапки (не нужные никому, зачем было их снимать?) намекают на приказ, данный Моисею из среды тернового куста: «Не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх., 3:5). Впрочем, есть и рациональное объяснение: туфли собрали и складировали, а тапки остались.

В игре метафор и символов страдает живая плоть. То, что делают с ней, не виртуально, а реально и грубо. Ломается экран монитора, и человек оказывается перед катастрофой, где выбора нет, а нужно сделать выбор: обратить сердце свое к небесам.