Продолжение. Начало см. в № 9–12 (293–296), № 1–4 (297–300), № 6 (302), № 8 (304), № 10–12 (306–308), № 1–2 (309–310),
№ 5 (313), № 7 (315), № 10 (318), № 4 (324), № 6 (326), № 8 (328)
Поэзия и проза
Алахические и гомилетические сборники, библейские комментарии, учебники грамматики и молитвенники стали основными, хотя далеко не единственными жанрами богатой и многообразной прозы и поэзии. Евреи, которых арабские соседи давно называли народом Книги, то есть Писания, под арабской властью стали народом многих книг. Прежде евреи Земли Израиля и Вавилонии никогда всерьез не интересовались сочинениями единоверцев, писавших по‑гречески, в том числе Филона и Иосифа Флавия. Еврейские духовные вожди опасались вести записи бесчисленных устных традиций, поэтому Устный Закон долгое время передавался только в устной форме, а литература на арамейском языке вне его рамок почти не развивалась. Библиотеки ученых, синагог и даже центральных ешив, видимо, были очень небольшими.
Книги и библиотеки
Танаи говорили: «Члены общины должны побуждать друг друга приобретать книги Торы и Пророков [за общественный счет]». Библейские книги (но не книги Писаний) действительно нужны были для публичного чтения в синагоге, и никто не мог препятствовать их покупке. Соответствовало этой практике и правовое установление эпохи танаев: писцов и книготорговцев освобождали от чтения молитв и от наложения тфилин в положенное время, чтобы не отвлекать их от изготовления свитков и распространения библейских текстов: «Ведь тот, кто занят исполнением заповеди, свободен от исполнения другой заповеди». И все же, сколько бы различных гомилий и литургических сочинений ни циркулировало в еврейских общинах (помимо весьма популярных магических свитков и кодексов), ни один еврейский писатель IV–V веков не мог соперничать по объему написанного с такими сирийскими авторами, как св. Ефрем или Феодор Мопсуестийский .
Три миллиона строк, которые якобы принадлежат великому сирийскому поэту‑гомилету, и 41 сочинение, приписываемое выдающемуся христианскому библеисту (в свою очередь, Мана , современник Феодора, создал предположительно 60 или даже 80 трудов), превосходят по объему все произведения, созданные поколениями мудрецов Талмуда.
Под властью ислама положение изменилось. Сирийская и греческая словесность даже в тех землях, которыми еще управляла Византия, постепенно приходила в упадок, а еврейское литературное творчество становилось все более обширным. Мы уже отметили значительный расцвет еврейской правовой, гомилетической и полемической литературы, а также библейской экзегезы и языкознания в течение трех столетий — с 900 по 1200 год. Такой же творческий подъем наблюдался в религиозной и светской поэзии, философии и науке. Происходила настоящая литературная революция, пика она достигла в Испании, западном форпосте ислама. Эту эпоху заслуженно называют золотым веком еврейской литературы.
Возникновение и экспансия новой мощной цивилизации послужили мощным духовным стимулом. Благодаря новым властителям подавляющее большинство евреев и два главных центра — в Земле Израиля и Вавилонии — оказались в одном государстве. Евреям стало проще сообщаться друг с другом, кроме того, они активно занялись мировой торговлей, что связало воедино разбросанные по большой территории общины диаспоры и привело к формированию обширного и чуткого сообщества, интересующегося творчеством своих духовных вождей. Еще значительнее на увеличение числа еврейских, впрочем как и нееврейских, книг влияли новые возможности производства и распространения. На смену дорогим древним материалам, таким как пергамент и папирус, пришла относительно дешевая бумага, доступная по цене даже малоимущим авторам и читателям. В то же время в христианской Европе ощущалась нехватка бумаги. В средневековый период еврейские лидеры западного мира вынуждены были издавать воззвания против порчи рукописей, от которых отрезали поля, чтобы использовать их для долговых расписок, талисманов и т. п.
Каждую книгу по‑прежнему нужно было переписывать вручную. Для этого требовались опытные и образованные писцы, которые должны были обладать каллиграфическими навыками и обширными знаниями. Часть из писцов были учеными, и их часто тянуло исправлять в текстах предшественников «ошибки», как в написании, так и фактические. И если одни предлагали подобные исправления на полях, другие совершенно спокойно изменяли сам текст. Больше всего вреда приносили те, кто переделывал версии скорее по догматическим, нежели по научным соображениям, и считал подобные «улучшения» исполнением религиозного долга. Некоторые сокращали оригинальные тексты, если считали какие‑то их части ненужными. Например, молитвы, упоминаемые в Кодексе Маймонида, настолько искажены самим автором и переписчиками, что крайне затруднительно понять, из какого молитвенника они взяты. На намеренные и ненамеренные ошибки в передаче текстов обычно не обращал внимания никто, за исключением самых дотошных читателей. Таких становилось все больше, поэтому выросла потребность в надежных древних рукописях — и не только Писания, священного для разных вероисповеданий, но и светских сочинений. Можно себе представить радость Маймонида, когда ему удалось изучить безупречную с масоретской точки зрения рукопись библейского текста, хранившуюся в раббанитской общине Каира, а также экземпляр Талмуда, которому, как считалось, было уже 500 лет.
Понятно, что ценилось переписывание рукописей весьма дорого. Несмотря на то что стоимость материала понизилась, для многих ученых книги по‑прежнему оставались малодоступными. Обладание книгами приносило радость любознательным читателям, среди образованных классов это считалось достойным и даже модным. Многие интеллектуалы повторяли афористический совет Гая Гаона: «Приобретайте землю, друга и книгу». Покровители еврейской учености в Испании и в других странах, например Шмуэль ибн Нагрела, бесплатно раздавали книги неимущим студентам. Этот поэт и государственный деятель ни во что не ставил богатых неучей, которые покупали книги напоказ. Среди его популярнейших эпиграмм есть и такая:
Тот, чье сердце пусто и развратно,
Хоть книг он накупил — не сосчитать,
Безногому подобен, что рисует
Десятки ног, а сам не может встать .
В то же время он предупреждал читателей:
Оставит наслажденья мудрый сердцем
И в чтенье книг найдет желанный отдых .
Цитируя оба фрагмента, знаменитый переводчик Йеуда ибн Тиббон превозносил достоинства собранной им большой библиотеки, в которой некоторые книги присутствовали даже в двух или в трех экземплярах. Это собрание, заверял он сына Шмуэля в своем «этическом завещании», избавит того от необходимости одалживать книги для изучения, тогда как менее удачливые учащиеся «странствуют в поисках книг и не находят их» .
Библиотеки тех или иных ешив и общин, конечно, затмевали частные коллекции. В мусульманском мире со времен Аль‑Мамуна (813–833), основавшего первую из трех знаменитых библиотек, которые обогатили духовную жизнь Багдада, множество библиотек было собрано в мечетях или академиях (иногда они размещались в одном здании). Еврейские общины и учебные заведения наверняка следовали примеру мусульманских, хотя конкретных сведений об этом у нас нет. Разумеется, ни одна еврейская библиотека не могла сравниться по размеру с такими выдающимися собраниями, как библиотека мечети Фадилия в Каире, которая, по данным Макризи, насчитывала 100 тыс. томов, или кордовской мечети, где уже во времена Аль‑Хакама II (961–976) хранилось 400 тыс. томов (по сообщению Ибн‑Хальдуна). Некоторые частные мусульманские библиотеки также поражали своими масштабами. Якут сообщает, что когда Вакиди переезжал из западной части Багдада в восточную, его библиотека составляла поклажу 120 верблюдов.
Средневековые евреи, по‑видимому, таких коллекций никогда не собирали. Несмотря на то что в период исламского ренессанса еврейская литература бурно развивалась, никто из еврейских авторов (за редкими исключениями вроде Саадьи) не писал столько книг, сколько мусульмане. Кроме того, даже богатые библиофилы не все еврейские сочинения считали достойными копирования и приобретения. Даже в средневековой Нарбонне еврейские ученые сталкивались с трудностями при поиске нужных книг. Этот город, стоявший на пересечении путей из мусульманской Испании в христианские Францию и Италию, был крупнейшим центром еврейской учености. И все же выдающийся ученый Авраам бен Ицхак, автор важнейшего алахического трактата «Эшколь» («Гроздь»), не смог найти в городе экземпляр Иерусалимского Талмуда и даже первого раздела Мишны. Два века спустя Иммануэль Римский и его друзья из Перуджи чрезвычайно радовались, раздобыв список 180 книг, которые предлагал заезжий книготорговец Аарон из Толедо. Как только Аарон уехал из Перуджи, Иммануэль и его друзья, несмотря на предупреждения, вскрыли оставленные им ящики и скопировали десять самых ценных сочинений. Даже в более густонаселенных и образованных восточных общинах библиотеки, очевидно, были небольшими. Изучение немногих сохранившихся списков книг того периода дает представление об относительной бедности еврейских собраний и еврейской литературы.
Книг было немного, поэтому общины и отдельные книголюбы прилагали немало усилий, чтобы сохранить даже крошечные фрагменты текстов. Почтение перед книгой, особенно такой, где могло содержаться Б‑жественное имя, было так велико, что в синагогах, как правило, ставили ящики, куда прихожане складывали порванные экземпляры или фрагменты, которые перестали быть нужными. Со временем такие ящики наполнялись обрывками, которым дали характерное название шмот (имена). В конце концов такие коробки либо хоронили на кладбище, либо складывали на чердаке синагоги. Благодаря этой практике сохранились Каирская и другие генизы, которые безмерно обогатили наши знания о средневековой ивритской словесности. Йеуда ибн Тиббон, который в завещании призывал сына: «Сделай книги своими друзьями, а книжные шкафы и полки своими садами и парками» , дал ему и практические советы, как заботиться о доставшейся ему ценнейшей библиотеке:
Проверяй свои еврейские книги в начале каждого месяца, а арабские — раз в два месяца. Переплетенные тома — раз в три месяца. И содержи их в образцовом порядке, чтобы не было затруднений в поиске книги, когда она тебе понадобится… И если бы ты переписал книги с каждой полки в шкафах и держал бы список на соответствующей полке, то когда бы понадобилось найти книгу, ты мог бы посмотреть в список, на той ли она полке, прежде чем перерывать книги… Просматривай внимательно отдельные листы, что в томах или в связках, и сохраняй их. Не пренебрегай ими, ибо в них много важного из того, что я собрал или переписал. И не потеряй никакой записи или письма из того, что я оставил. Постоянно читай с вниманием каталог своих книг, чтобы помнить, какие у тебя есть… И покрывай шкафы красивыми покрывалами и береги их от влаги сверху, от мышей и прочего ущерба. Ибо они [книги] и есть твое истинное богатство. Если же ты одолжишь кому‑либо книгу, то запиши это в памятке, прежде чем этот человек выйдет из твоего дома. А когда он вернет книгу, то вычеркни его. И каждые Песах и Суккот возвращай домой все те книги, которые ты одолжил .
Рукописей было немного, и стоили они очень дорого, однако предоставление книг на время нуждающимся студентам считалось моральным долгом. В маленьких, боровшихся за выживание общинах средневековой Европы общественное мнение давило на богачей, не торопившихся расставаться с книгами.
Высокие цены и ограниченный еврейский книжный рынок препятствовали коммерциализации учения и распространению «массовой» литературы, которая отвечала бы потребностям малообразованных людей. Кроме того, сильна была зависимость еврейских авторов от доброй воли и денежной поддержки богатых патронов. По этим причинам средневековая еврейская поэзия, особенно в эпоху испанского золотого века, еще в большей мере, чем мусульманская, стала придворной.
Богослужение: единство в многообразии
Богослужение: единство в многообразии
