Продолжение. Начало см. в № 9–12 (293–296), № 1–4 (297–300), № 6 (302), № 8 (304), № 10–12 (306–308), № 1–2 (309–310),
№ 5 (313), № 7 (315), № 10 (318), № 4 (324), № 6 (326)
Сдвиги в ритуале
В конце концов граница между старым и новым дрогнула. На смену строгой приверженности традициям пришло творческое переосмысление старых форм и приспособление их к новым потребностям и желаниям. Ядро общепринятых молитв и благословений, а также корпус личных молитв уступили место новой сложной общинной литургии, куда вошли древние молитвы наряду с множеством литургических текстов «на выбор». Общины и особенно их хазаны из числа профессионалов или членов общины могли сами решать, сколько текстов включить в богослужение будней или праздников и включать ли их вообще.
Еще менее регламентированным было музыкальное сопровождение. Библейские знаки указывали, как читать фрагменты из Писания, в остальном существовала большая свобода в подборе новых мелодий или в изменении старых. Конечно, и здесь традиция играла немаловажную роль. Достаточно быстро некоторые молитвы примерно в одном и том же виде установились во всех общинах определенной части или даже всего еврейского мира. В библейской кантилляции, а тем более в традиционных песнопениях тоже оставалось место для индивидуальных вариаций. Именно потому, что библейские акценты не были похожи на современные ноты, обозначающие конкретные звуки, хазан мог оригинально прочитать текст и был связан ограничениями даже меньше, чем современный музыкант‑виртуоз.
Таким образом, в иудаизме динамично развивалась система богослужения, в которой общинный контроль не мешал выражению личной набожности и единения человека с Б‑гом, а также проявлялось всеохватное единство. Правда, в эпоху гаонов, совпавшую с эпохой расцвета еврейской общинной централизации, была предпринята попытка ввести единообразие еврейской литургии. Некоторые духовные вожди выступали против множества популярных среди широкой публики пиютов, содержание которых не соответствовало их изощренным правовым и богословским концепциям. Они также не одобряли импровизации и сочинения новых мелодий, часть из которых, пусть даже неосознанно, заимствовались из нееврейского фольклора или церковной музыки, часто более привлекательных, чем монотонные старые молитвы. Свободное творчество не соответствовало представлениям о пристойности и правильности, которые сформировались у них в результате занятий правом и неукоснительного преклонения перед традицией. Пока пиюты представляли собой главным образом импровизацию одаренных хазанов, популярных в той или иной общине, вред от них был невелик. Но когда все больше и больше стихотворений расходилось в письменном виде и покоряло воображение публики в разных странах, это стало угрожать еврейскому единству. Тем не менее даже самый авторитарный из гаонов, Саадья, который сам был человеком чрезвычайно талантливым и литургическим поэтом Б‑жьей милостью, не пытался полностью запретить новые пиюты, а хотел лишь подчинить их некоему единому порядку, что и попытался сделать в своем молитвеннике.
После Саадьи общинный контроль ослабел и страх перед разрушительным действием пиюта и музыки отошел на второй план. Некоторые гаоны покровительствовали новой поэзии и вслед за Саадьей сами содействовали ее распространению. Маймонид, рационалистический и авторитетный кодификатор, так и не смирился с этим явлением, но и он не пытался полностью запретить то, что уже стало овеянной временем традицией. Более того, он сам был слишком религиозен, чтобы желать полного окостенения литургии. В своем своде законов о молитве он не только с тоской вспоминал о былой литургической свободе эпохи Первого xрама, но и позволял даже несколько видоизменять текст aмиды (за исключением первых трех и последних трех благословений).
Не убавляют от молитв, но добавляют к ним — кто желает, вправе молиться весь день, и добавленные молитвы подобны добровольным жертвам, а потому в каждое из средних благословений следует внести изменения, связанные с темой [этого] благословения. Если изменил что‑либо в одном из них, то этого достаточно, чтобы стало ясно, что это добровольная, а не обязательная [молитва] (Мишне Тора, Тфила) .
В еврейской литургии интересы всего еврейского народа слились с личным стремлением к религиозному самовыражению. Индивидуальные и национальные интересы сочетались в ней так незаметно и естественно, что молящемуся трудно было найти границу, где заканчивались его собственные молитвы и начинались общенародные. На самом деле, традиция и историческая реальность приводили еврея к мысли, что его личное спасение неразрывно связано со спасением всего народа. Эльазар Калир и другие поэты нередко начинали стихотворения с очень личной молитвы. За хвалой Создателю и Его творениям от имени автора часто следовала и сугубо личная просьба. В большинстве случаев, однако, молитва завершалась темой национального возрождения — космического события, превосходящего по масштабу все прочее. Кроме того, большинство этих поэтов обращались к историческим свидетельствам. Они ссылались на священную историю своего народа и всего мира в том виде, как она была изложена в древних библейских историях и переосмыслялась и дополнялась в агаде, которую многих из них неустанно обогащали. При подобном всеобщем ощущении единства личные и местные различия действительно были незначительными. Существовали разнообразные местные обряды, но еврейский народ двигался по историческому пути с более или менее единой литургией. Богослужение отправлялось в практически единой — и в основе своей свободной — синагоге. 
Богослужение: единство в многообразии
Богослужение: единство в многообразии
