Материал любезно предоставлен Tablet

Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать даф йоми, лист Талмуда, каждый день — и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет о том, что мудрецы Талмуда смотрели на мир как на свадьбу — на место для благотворительности и удовольствий, которым надо радоваться, пока они есть.

Один из лучших рассказов Делмора Шварца называется «Мир — это свадьба». Я знал, что это выражение заимствовано из Талмуда, но вплоть до этой недели, когда я прочел очередной даф йоми, я не знал, чтó Талмуд здесь имел в виду.

Шварц в своем рассказе описывает бессильное тщеславие и самомнение группы из примерно 20 интеллектуалов‑бездельников, а фразу «мир — это свадьба» он использует в духе «только соединить!» Эдварда Форстера — как призыв наслаждаться жизнью и отношениями. Но мудрецы Талмуда, используя это выражение в Эрувин, 54а, имеют в виду нечто другое, ближе к античному carpe diem, «лови момент». «Шмуэль сказал раву Йеуде: “Сообразительный, хватай и ешь, хватай и пей, ибо этот мир, с которым мы расстанемся, подобен свадебному пиру”». Это потому, сообщает нам примечание в издании Шотенштейна, что «он начинается и заканчивается за короткое время».

Этот совет — есть и пить сколько можешь, пока ты еще жив, — явно смущал позднейших комментаторов, включая редакторов издания Шотенштейна. Неужели мудрецы действительно имели в виду, что евреи должны объедаться и напиваться подобно римлянам на пиру? Вовсе нет, настаивает примечание: «Многие комментаторы объясняют, что Гемара здесь подразумевает не физические удовольствия этого мира, а исполнение добрых дел. Человек должен тратить свои деньги на выполнение заповедей и благотворительность, как только сможет это себе позволить, ибо он может умереть внезапно и тогда будет слишком поздно».

Эта благочестивая трактовка, пожалуй, чересчур благочестива. Талмуд далек от проповеди воздержанности — напротив, он открыто говорит о сексе, пищеварении, испражнениях и других телесных функциях. При этом некоторые из великих танаев были богатыми людьми и, вероятно, вели роскошный образ жизни. (В то же время Гемара упоминает о крайней бедности многих учеников мудрецов, которые вынуждены были растягивать свои скудные продовольственные запасы до бесконечности, чтобы выжить.) Конечно, трудно представить себе какого‑либо мудреца, поощряющего откровенное обжорство и пьянство, но представление о том, что мир — это свадьба — место удовольствий, которыми нужно наслаждаться, пока они длятся, — отнюдь не кажется неуместным в Талмуде.

Это сложное выражение — лишь один из пунктов в богатой агадической части нынешнего даф йоми. Вообще‑то пятая глава трактата «Эрувин» посвящена дальнейшему обсуждению законов тхума, субботних границ. Как мы уже видели раньше, человеку разрешается пройти лишь 2 тыс. амот от того места, где он находился в начале шабата. В то же время весь город, в котором он живет, считается частью его персонального пространства, так что тхум отмеряется от городских границ. Эта поблажка значительно расширяет пространство, по которому человек может перемещаться в субботу.

Из этой главы мы узнаем, что город в целях измерения тхума понимается как квадрат или прямоугольник, построенный так, чтобы включать самые удаленные сооружения. Мишна (Эрувин, 52б) поясняет это так: «Как мы продлеваем границы городов? Если дом отодвинут вглубь или наружу от линии периметра города, или башня отодвинута вглубь или наружу от стены, или есть развалины высотой не менее 10 тфахим, выходящие за пределы одного из углов города, или мосты, или надгробные сооружения, где кто‑то живет, то все эти здания удлиняют тхум перед собой».

В последующей дискуссии поясняется, как это правило действует в разных случаях: если город имеет форму круга, или неполного квадрата, или если он состоит из двух смыкающихся, но раздельных частей, если он в форме лука со стрелой или греческой буквы «гамма». Мне удалось понять суть этих обсуждений лишь благодаря полезным диаграммам, помещенным в издании Шотенштейна, но изначально в Талмуде, разумеется, не было таких иллюстраций. Хорошее геометрическое воображение — необходимый навык при изучении Талмуда.

Причем определение городских границ — это только начало. Затем нужно начертить тхум, простирающийся на две тысячи амот с каждой стороны. Это требует новых разнообразных вычислений и вынуждает мудрецов в Эрувин, 56а, обратиться даже к астрономии: маркшейдер должен уметь определять север и юг на основании движения солнца и звезд.

Но прежде чем начать обсуждение тхума, мудрецы тратят два полных листа на цепочку отступлений на разные темы, такие как важность изъясняться ясно, интеллект еврейских детей и ценность изучения Торы как лекарства от болей в животе. Поговорки и анекдоты льются сплошным потоком, так что легко потерять нить их бесед. Стоит обратить внимание на то, каким образом мудрецы переходят от предмета к предмету.

Гемара на мишну, которую я цитировал выше, начинается с орфографического вопроса. Второе слово в тексте — «меабрин» должно писаться через алеф или через аин? (Сам этот вопрос указывает на то, что уже в талмудическую эпоху эти различные изначально буквы произносились одинаково.) Если через алеф, то слово сближается со словом «конечность» (эвер) и тогда мы визуализируем выдающиеся за периметр города его части как конечности. Если же через аин, то слово оказывается родственным слову «беременная» (меуберет), и тогда мы представляем себе выпуклую границу города как живот беременной женщины.

На самом деле для дальнейшей дискуссии совершенно неважно, какую этимологию мы выберем. Но Гемара продолжает лексическую тему и приводит другие случаи, когда мудрецы обсуждают значение слов. К примеру, в начале книги Исход говорится: «И восстал в Египте новый царь, который не знал Йосефа». Рав полагал, что это надо понимать буквально: новый царь взошел на престол. Шмуэль же видел здесь метафору: прежний фараон продолжал править, но его отношение к евреям изменилось так радикально, как будто он никогда не слыхал о Йосефе.

Приведя несколько таких примеров, Гемара возвращается к вопросу об алефе/аине. Рабби Ошайя Раба (второе слово — почетный титул, присуждаемый ведущему мудрецу в своем поколении) учил, что «меабрин» следует писать через алеф. Как только рабби Ошайя упоминается, разные мудрецы считают нужным похвалить его мудрость и живописать многочисленность его учеников: их было так много, что они должны были тесниться и сбиваться «по четыре человека на полметра» (буквально: на аму, ама — локоть). Раньше мы уже читали про рабби Меира, который был таким тонким мыслителем, что даже его коллегам не удавалось следовать за его аргументами; то же относится и к Ошайе.

Больше не встретишь людей подобной мудрости, сетует Гемара. В пессимистическом пассаже в Эрувин, 53а мудрецы описывают передачу библейской премудрости как постепенную деградацию: «Умы ранних мудрецов были подобны входу в Храм, умы поздних мудрецов — входу в зал Храма, что же до нас, то наши умы подобны ушку иголки, которой зашивают прорехи в одежде». Другие мудрецы развивают эту метафору. С их точки зрения, изучение Торы столь трудно, что они уподобляют его втыканию колышка в маленькую дырочку или попыткам пробить пальцем комок твердого воска.

Из этого пассажа мы узнаем, как Талмуд рассматривал процесс передачи знания. Одно из основных допущений Нового времени состоит в том, что мы постоянно прогрессируем в своем знании. Каждое новое поколение знает о мире и его функционировании больше предыдущего, так что сегодняшний старшеклассник знает о физике больше Исаака Ньютона. У мудрецов Талмуда было прямо противоположное мнение. Время полного знания ушло вместе с танаями. Наша задача — пытаться сохранить остатки этого наследия, когда оно неизбежно уходит у нас сквозь пальцы. Этот взгляд на время помогает понять, почему иудаизм стал религией, в значительной степени основывающейся на комментировании. Все новые мысли и открытия должны быть поданы как восстановление изначального смысла канонических текстов.

Дальше Гемара дает советы о том, как лучше учить Тору. Жители Иудеи «придерживались точности в вопросах языка», поэтому удержали свои знания Торы, в то время как галилеяне «не отличались точной речью» и потому забывали то, что учили. Давид, великий царь‑воин, представлен здесь — и не в первый раз — как мудрец, и его превосходство над Шаулем объясняется следующим образом: «Давид разъяснял талмудические трактаты, а Шауль не разъяснял талмудические трактаты».

Так же и эротический стих из книги Притчей понимается целомудренно, как описывающий изучение Торы. «И утешайся женою юности твоей, любезною ланью и прекрасною серною: груди ее да упоявают тебя во всякое время, любовью ее услаждайся постоянно», — говорится в Прит., 5:19. «Отчего слова Торы сравниваются с ланью? — вопрошает рабби Шмуэль бар Нахмани и дает удивительно откровенный ответ: — Подобно тому как лань имеет узкое лоно и потому каждый раз столь же желанна для своего самца, как в первый раз, так же и слова Торы каждый раз столь же желанны для изучающих их, как в первый раз». Мне кажется неудивительным, что мудрецы, которым пришло в голову подобное сравнение, считали, что мир — это свадьба, которой надо наслаждаться, пока она длится. 

Оригинальная публикация: YOU ONLY LIVE ONCE