Вскоре после окончания войны отец Даниэля Либескинда получил письмо, в котором сестра Розя уведомляла его, что вся семья погибла. Она единственная из десяти сестер и братьев пережила Аушвиц. Три рукописные страницы на идише посвящены описанию пережитых ею ужасов. «Я пишу это, — завершила она свое письмо, — но кто этому поверит?»

К 75‑й годовщине освобождения Аушвица, этой крупнейшей в мире фабрики смерти, Даниэль Либескинд, архитектор и художник, вернулся на место гибели своей семьи и сделал то, что он мог, чтобы словам Рози, как и словам других свидетелей, верили и чтобы они не были забыты.

Вместе с фотографом Кэрил Ингландер и куратором Генри Люстигером Тейлером из Мемориального музея «Амуд эш» (столп огня) в Бруклине Либескинд приехал в Государственный музей Аушвиц‑Биркенау на открытие новой временной выставки — «Сквозь линзы веры», расположенной у входа в лагерь.

«Для меня это странный и поразительный опыт», — сказал Либескинд за день до открытия выставки.

В разговоре, коснувшемся таких тем как вера, семья, память, политика и искусство, Либескинд говорил о том, как сложно для художника сказать свое слово в таком месте, ужасы которого сохранились неприукрашенными и говорят сами за себя. И кстати, изначальный проект Либескинда — крупное строение, похожее на собор, с сиденьями для посетителей — был отвергнут как «слишком художественный».

«Поначалу я толком не понял этого, — сказал он. — Чтобы передать идею, нужно искусство». Но со временем он понял, что его искусство не должно отвлекать внимание от самого места. «Что бы ты ни делал, нужно передать смысл места», — сказал он.

Либескинд также размышлял о том, что значит принять участие в таком глубоко личном проекте.

Либескинд родился в приюте для бездомных в промышленном городе Лодзи в 1946 году и провел детство в разрушенной послевоенной Польше под властью коммунистического режима. Вернулся же он в Польшу как один из самых известных в мире архитекторов, автор многих проектов по всему миру, включая сложный проект по курированию застройки эпицентра теракта 11 сентября в Нью‑Йорке. Так что ему не внове решать сложные и противоречивые задачи, связанные с работой на местности, которая в то же время является могилой. И все же проект в Аушвице он делал в очень тяжелый момент — как для самого музея, так и для дела сохранения исторической памяти в целом.

Последние живые свидетели Холокоста уходят, и в то же время по всему континенту поднимается волна антисемитизма. Причем разные политические партии от Будапешта до Рима все смелее и наглее пытаются обрести контроль над нарративом прошлого, видя в нем полезное оружие в настоящем.

Польша находится в центре этих политических процессов, и поэтому 2018‑й был неспокойным для музея Аушвица. Когда в прошлом году польское правительство издало широко сформулированный закон, запрещающий обвинять поляков в соучастии в Холокосте, в США и Израиле поднялась буря негодования, а музей оказался в самой гуще скандала. Позднее закон был смягчен. Однако директор музея Петр Цивинский подвергся критике со стороны консервативных организаций. Его обвиняли в том, что он несет «угрозу» польской исторической памяти, и около 10 тыс. человек подписали петицию с требованием его увольнения.

Павел Савицкий, представитель музея, сказал, что учреждение выдержит любое политическое давление. Тем не менее перед музеем стоит сложная задача: он должен увековечить память о страшном злодеянии, не беря при этом на себя ответственность за него.

Многие поляки, вне зависимости от своих политических убеждений, опасаются того, что со временем этот лагерь смерти будет скорее ассоциироваться с Польшей, на чьей территории он находился, чем с немцами, которые его создали. В отличие от многих соседних стран в Польше во время войны не было коллаборационистского правительства.

Эту задачу призвана решить новая экспозиция, ориентированная прежде всего на то, чтобы рассказать эту историю. Она является частью крупнейшей реновации музея с момента его основания; этот 11‑летний процесс будет закончен в 2025 году. При том что число посетителей Аушвица продолжает расти: в 2000 году их было 500 тыс., в 2018‑м — 2 млн, — музей не будет закрываться на реновацию и во время работ останется открытым для публики.

«Новая экспозиция в значительной степени будет основываться на опыте прежней экспозиции, особенно в отношении таких ее черт, как достоинство, спокойствие, определенная строгость и минимализм, — заявил Петр Цивинский. — Она по‑прежнему будет больше показывать, чем рассказывать».

Музей открылся в 1947 году, и основные экспонаты, которые по сей день видят посетители, появились в 1955‑м. Среди них стеклянные витрины с горками волос — волос жертв, погибших в газовых камерах, кучи обуви, чемоданы с бирками, где указаны фамилии владельцев, личные вещи вроде очков или зубных щеток. Многие экспонаты были созданы бывшими узниками и остались в основном нетронутыми, если не говорить о замечательных работах по их консервации.

Либескинд сказал, что в детстве родители водили его в этот музей. Для него было сильным потрясением вновь увидеть эти экспонаты спустя почти семь десятков лет. «Воспоминания нахлынули вновь», — признался 73‑летний архитектор, проходя между краснокирпичными лагерными бараками.

В начале войны его родители Дора и Нахман еще не были знакомы. Независимо друг от друга они оба бежали на восток, где их арестовали советские военные власти. Нахман был отправлен в трудовой лагерь, Дора — в Сибирь. И только после сделки, заключенной Сталиным с союзниками в 1943 году, по которой польские узники получали освобождение, Нахман и Дора встретились.

После войны они вернулись в Польшу, где масштаб геноцида сразу стал понятен по тому простому факту, что никто из их родственников не выжил.

«Мы жили под излучением Холокоста», — сказал Либескинд.

Но появилось и угнетение нового рода. Коммунистическая власть, говорит архитектор, стала новой тюрьмой.

Его семья покинула Польшу в 1957 году, во время одной из двух крупных чисток евреев в послевоенные годы. Из 3,5 млн евреев, живших в Польше до войны, 3 млн были убиты. Примерно 300 тыс. вернулись после войны. Но к 1968 году остались лишь около 20 тыс.

Когда Кэрил Ингландер и Люстигер Тейлер предложили Либескинду делать проект в Аушвице, посвященный теме веры, он ни минуты не сомневался.

Воспоминания узников концлагерей нередко упоминают о потерянной вере. Как, в конце концов, может существовать Б‑г, который бы допустил такое?

Но новая выставка, результат трехлетнего исследования, сосредоточивается на рассказах тех, кто сумел как‑то сохранить веру или же обрести ее вновь после войны. На панелях — цитаты из интервью с 18 выжившими узниками‑евреями, двумя поляками‑католиками и одним цыганом‑синти.

Ингландер фотографировала каждого из них, стремясь передать их жизненную силу. Люстигер Тейлер выбирал отрывки из интервью — 200 слов, способных передать суть их рассказа. А Либескинд должен был спроектировать экспозицию, которая бы конвертировала эту абстрактную информацию в реальность.

Он спроектировал ряд вертикальных стальных панелей, которые стоят вдоль дорожки ко входу в музей. На каждой панели есть углубление, в этих углублениях — портреты, сделанные Ингландер и закрытые затемненным стеклом, на котором выгравированы фрагменты, выбранные Люстигером Тейлером. Семья Люстигера Тейлера тоже жила в Польше и была почти полностью истреблена нацистами.

Люстигер Тейлер назвал выставку свидетельством о стойкости человеческого духа. Либескинд согласился и добавил, что, по его глубокому убеждению, любые манипуляции памятью обречены на провал.

На следующий день, стоя у развалин одной из газовых камер в Биркенау, которую нацистские солдаты взорвали в надежде уничтожить следы своих преступлений, Либескинд надолго замолчал. В задумчивости он отошел, глядя на железнодорожные пути, по которым многие члены его семьи были привезены сюда, чтобы встретить свою смерть. Через несколько минут он развернулся и ушел с территории лагеря. 

Оригинальная публикация: For Artist at Auschwitz, a Challenge: Stepping Into the Past, Not on It