Милейшие пернатые друзья
Материал любезно предоставлен Tablet
«Евреи держали кур, а куры помогали евреям продержаться».
(вероятно, какой‑нибудь еврейский мистик)
В курах есть что‑то завораживающе парадоксальное. С одной стороны, это заурядные — проще некуда — простушки. Их легко как одомашнить, так и держать на гигантских птицефабриках. Вдобавок в отличие от уток и гусей — а те по сравнению с курами намного величественнее (и намного толще) — куры, по большому счету, не летают. (Собственно, летать они умеют, только не очень ловко.)
С другой стороны, курица — возможно, именно благодаря повсеместному распространению — стала органической, неотъемлемой частью еврейской жизни. Говядину в Восточной Европе подавали на стол нечасто — она стоила непомерно дорого. Гусей евреи Центральной и Восточной Европы покупали охотно, особенно ради гусиного жира. Но и гуси стоили относительно дорого, так что для большинства были скорее роскошью. Но на скромной курице кухня держалась и в будни, и в шабес: куриный суп, паштет из рубленой печенки, шмальц или вкусное жаркое становились украшением стола на семейной трапезе.
Блистательная универсальность курятины даже вдохновила Рубина Доктора на песню. В ней выдвинуты здравые аргументы: курятину любят все, это самое подходящее угощение для гостей и вдобавок не вызывает изжоги.
Однако куры давным‑давно пробрались не только на семейные трапезы, но и в еврейское богословие. Практика шлогн капорес (обряда в канун Йом Кипура, предполагающего перенос грехов с человека на курицу) восходит к древности и рассматривается в раввинистической литературе. Но почему используются именно куры, а не козы, быки или любые другие твари, упомянутые в библейских описаниях жертвоприношений животных? Геоним из Вавилонии предположили: потому что кур разводят повсеместно и вдобавок они дешевле, чем крупные животные. Но они предложили и другое объяснение. Поскольку курица (точнее, в данном случае петух) служит заменой человеку, совершающему обряд, а ивритское слово «гевер» означает и «мужчина», и «петух», это обосновывает традицию заменять мужчину петухом.
В рассказе Шолом‑Алейхема «Капорес» показано, что куры и петухи обладают многими качествами людей, в том числе сильным инстинктом самосохранения, да к тому же правом вести коллективные трудовые споры. Прямо перед Йом Кипуром вся домашняя птица покидает городок. Почему? Шлогн капорес — не просто метафорический перенос грехов с еврея на курицу. Человек поднимает курицу и вращает ее над головой, произнося обрядовую формулу: «Это — замена мне, это — вместо меня, это — мой выкуп! Пусть уделом этого петуха станет смерть, а моим уделом — благополучная долгая жизнь и мир».
Капорес, естественно, пугает птиц, а после капорес их режут и раздают бедным. В рассказе Шолом‑Алейхема куры стремятся избежать уготованной им участи жертв. Когда приходят горожане, чтобы вступить в переговоры с птицами, один из петухов первым делом умоляет других птиц не выдвигать в качестве делегатов «спесивого» гуся или «жадную» утку. В английском переводе Бенджамина Эфрона из книги «Идишские рассказы для юных» он говорит: «Помните: с ними ведь не обходятся, как с козлами отпущения». Курам и петухам приходится отринуть солидарность с другими птицами. Как говорит один горожанин: «Гусей мы режем на Хануку, а из их жира готовим блюда на Песах. Индеек откармливаем к праздникам, но для капорес нам нужны вы». Впрочем, куры, хоть у них и куриные мозги, берут числом, отклонив предложения горожан, они клюют и когтят их. История заканчивается на несколько двусмысленной ноте. Пернатые забастовщики добились, чтобы люди отказались от традиции использовать их для капорес. Тем не менее «их продолжают резать, как и прежде». Древние обычаи иногда отмирают, но надобность в курице для шабеса вечна.
В США куры и куриные яйца неожиданно сыграли роль в обустройстве перемещенных лиц — европейских евреев, которые, пережив войну, сюда иммигрировали. Эту историю рассказывает журналист Сет Стерн в своей увлекательной книге «Говорить с курами на идише: как люди, прошедшие через Холокост, жили на птицефермах на юге Нью‑Джерси» (Speaking Yiddish to Chickens: Holocaust Survivors on South Jersey Poultry Farms). Для Стерна это глубоко личная история: его мать Рут выросла на птицеферме на юге Нью‑Джерси, где в свое время обосновались ее родители, пережившие Холокост.
Стерн начинает рассказ со своих деда и бабки — Нухима и Брони Грин, одной из первых «семей беженцев из Восточной Европы, поселившихся на птицеферме в окрестностях Вайнленда» в конце 1947 года. Для птицеводства в отличие от других отраслей сельского хозяйства не требовался ни огромный стартовый капитал, ни длительное обучение, хватало небольшого земельного участка. До войны Еврейское сельскохозяйственное общество «сделало ставку на птицефермы как идеальное место расселения еврейских беженцев, прибывавших в конце 1930‑х из нацистской Германии почти без денег». На юге Нью‑Джерси, особенно в районе Вайнленда, еврейские сельскохозяйственные поселения — волна за волной — появлялись и раньше. Беженцы‑птицеводы часто обнаруживали уже сложившиеся еврейские общины и еврейскую инфраструктуру. Но, как пишет Стерн, прежние различия между группами сохранились и за океаном, так что, например, многие немецкие и польские евреи замыкались в собственных общинах.
«Говорить с курами на идише» — история куда более значительная, чем рассказ одного человека о своих дедушке и бабушке. Стерн, опытный журналист, охватывает широкую картину, с начала до конца книги умело комбинируя разные ракурсы, выстраивая многослойное повествование. В «Говорить с курами на идише» он затрагивает историю сельского хозяйства и труда в Америке, производство яиц, американизацию иммигрантов, а также родимые пятна антисемитизма и расизма в истории американского иммиграционного законодательства. В центре повествования — фермеры, прошедшие через горнило Холокоста, после войны переехавшие на юг Нью‑Джерси, в том числе бывшие узники концлагерей и бойцы лесных партизанских отрядов. В книге прослеживается, как они обучаются крестьянствовать, залечивают душевные раны после мучительных событий войны и становятся американцами.
Судьба этих фермеров, прошедших через Холокост, теперь напрямую зависела от здоровья кур и цен на яйца; к этому оптимистично настроенные новоиспеченные фермеры не были готовы, да и не могли быть готовы. В 1949 году отменили регулирование цен на яйца, введенное во время войны, и в результате цена на яйца обвалилась до четырехлетнего минимума. Через год началась война в Корее, и цена на яйца вновь повысилась. Тем не менее большинство еврейских птицеводов Вайнленда перебивалось кое‑как, и в конце концов крупные птицефабрики, разросшиеся в южных штатах, задавили мелкие птицефермы.
Но не только перепады цен портили жизнь птицеводам. Птицы были крайне подвержены болезням. Пожалуй, ныне, после пережитой всеми нами вспышки птичьего гриппа, когда цена на яйца взлетала до небес, читатель отнесется к новоиспеченным фермерам с еще бо́льшим сочувствием, ведь мы и сами стали свидетелями гибели 58 млн птиц. Были и другие опасности: холода и зной, набеги одичавших собак, поломки оборудования. Жизнь не баловала ни евреев, ни птиц.
К 1953 году на фермах на юге Нью‑Джерси поселились около тысячи человек, прошедших через Холокост. Как‑то я посмотрела интервью актера Армина Шимермана ; его отец был иммигрант, а мать — американка в первом поколении. Шимерман (он родился в 1949 году) рассказал о раннем детстве на птицеферме в Нью‑Джерси. Семья жила в крайней нищете, и он помнит, что вместо ремня подпоясывался шпагатом и ходил в драных ботинках. В середине 1950‑х семья перебралась с фермы в соседний городок; оно и неудивительно, поскольку трудностей у еврейских фермеров только прибавлялось.
Хотя птицеводы не были уверены в завтрашнем дне, их становилось все больше, и это способствовало расцвету культурной жизни. Одна из самых захватывающих, на мой вкус, частей книги — о том, как семьи выживших в Холокост превратили глухой сельский район в важную точку на карте послевоенной американской идишской жизни: туда приезжали с гастролями даже самые известные, космополитичные идишские артисты. В начале 1950‑х Ассоциация еврейских птицеводов (АЕП) спонсировала выступления хореографических трупп, исполнявших танец модерн, концерты идишской народной музыки и лекции по идишской литературе.
Душой культурной деятельности АЕП была артистка Мирьям (Муся, как все ее называли) Дайхес, выжившая в Вильнюсском гетто. В Вильнюсе недавно установили Stolperstein — камень преткновения — в память о ее сестре Лизе Дайхес, художнице, работавшей, в том числе, для кукольного театра. В детстве Муся была звездой — ее талант танцовщицы открыла сама гранд‑дама идишского театра Эстер‑Рохл Каминская. Теперь же, обосновавшись в Вайнленде, Муся ставила номера для концертов детских хореографических студий, организовывала спектакли на Пурим и участвовала в мероприятиях в память о восстании в Варшавском гетто.
В конечном итоге история тех, кто, пройдя через Холокост, стал фермерами на юге Нью‑Джерси, — это повесть об этапе перехода. Многие семьи при жизни одного поколения превратились из селян‑фермеров в горожан с дипломами университетов и колледжей Лиги плюща. Как пишет Сет Стерн, эти поселки с птицефермами были скорее «перевалочными пунктами», чем конечным пунктом назначения. И все же, пусть сообщество просуществовало относительно недолго, эта страница еврейской истории не менее интересна, чем прочие.
В недавно вышедшей антологии «Мед на странице», составленной Мирьям Удель, — сборнике переводов из идишской детской литературы — есть прелестный рассказ «Куры, которым захотелось выучить идиш». Написал его Мойше Шифрис, учитель из прокоммунистической «Ордн‑шулн» . Действие происходит в идишской школе в общине, очень похожей на вайнлендскую. Однажды мальчик Пинхас приходит в школу с петухом за пазухой. Почему? «Куры хотят выучить идиш», — объяснил Пинхас.
В свободное время Пинхас и его сестра Сара ухаживали за курами на родительской ферме и очень с ними сдружились. Но когда начались занятия в идишской школе — а они занимали вторую половину дня, — на кур не оставалось времени, и птицы разобиделись и замкнулись. А некоторые даже перестали нестись. Не понимая, в чем дело, Пинхас и Сара пошли навестить кур. Оказалось, что куры по своей инициативе послали петуха следить за Пинхасом и Сарой — решили дознаться, куда пропадают их добрые друзья!
На глазах Пинхаса и Сары петух обращается к стае: «Они еврейские дети, а раз так, им нужно знать идиш, верно?» Петух убеждал стаю войти в положение детей и не держать на них зла. На эти слова откликнулся другой петух: «Мы же здесь родились, мы здесь выросли, мы здесь живем, верно? Значит, мы еврейские куры, так ведь?» И решение есть, говорит он: куры тоже должны выучить идиш. Старший петух будет ходить вместе с Пинхасом в школу, а после уроков обучать остальных. Это куда более светлая, добрая история о сосуществовании евреев с курами, чем «Капорос», возможно, отчасти потому, что ее автор регулярно писал для идишского вегетарианского журнала «Вегетарише велт». Шифрис деликатно затемняет конечную цель существования птицефермы. Тем не менее кое‑что в рассказе берет за сердце. Курица — уязвимое, слегка нелепое создание, летать умеет еле‑еле, хоть и птица, — но у нее сильны и жажда жизни, и желание быть частью общины. Куриные яйца символизируют обновление жизни на Песах, а также помогают нам утешиться, когда мы по традиции едим их во время траура. Так почему бы курам не захотеть выучить идиш? Возможно, они и так похожи на нас больше, чем мы думаем. Не спорю, «ты — то, что ты ешь» , но, возможно, верно и обратное: ты ешь то, что ты есть.
Оригинальная публикация: Fine Feathered Friends
Евреи и славяне: детские воспоминания о еврейских осенних праздниках
Канун Дня искупления. Законы и обычаи
