Никто не взял паузу, чтобы хоть на миг проявить сочувствие. Ложные версии, оправдывающие резню, завладели умами раньше, чем высохла пролитая кровь.

Среди руин, на обломке стены сидит старик и плачет, не пытаясь сдержать слез. Похоже, утирать их у него нет сил. Возможно, он вообще не намерен их утирать. Женщина сжимает ладонями виски, недоуменно озираясь. Ее дети потерялись. Вокруг нет никого, кто помог бы ей их отыскать. Она их не отыщет. Я не знаю этого наперед, но мой страх за нее дает мне право на такое утверждение. Мы находимся в мире, покинутом удачей, не говоря уже о Б‑ге, в мире, где дети не найдутся, мужья и жены не вернутся.

Выключаю телевизор. Жены нет дома — пошла с подругами в кафе. Оставшись один — а тогда я всего слабее, — тоже плачу, не пытаясь сдержать слез. Это слезы еврея, но других у меня нет.

А те, о ком я плачу, — жители Газы. Откуда мне знать: возможно, когда фото зверски убитых израильтян облетели весь мир, эти самые люди пустились в пляс на этих самых улицах, которые теперь превращены в руины. Откуда мне знать: возможно, сегодня эти люди оплакивают террористов — скорее всего, своих детей или братьев, не вернувшихся похвалиться, сколько израильтян они перебили. И почти наверняка эти люди воспитывали сызмальства в своих детях презрение ко всем евреям: ведь то, что разыгралось 7 октября на юге Израиля, не было случайным проявлением легкого недоброжелательства. Я печалюсь о старике и обезумевшей от горя матери, которые не считают за людей меня и моих детей, а считают нас животными.

Но именно потому, что я не животное, я могу видеть в них только людей, чьи чувства ничем не отличаются от моих. Горе есть горе. Страх есть страх. Нам негоже глумиться над тем, что есть общего между нами. Возможно, послезавтра я буду испытывать иные чувства. Но пауза, которую мы берем, позволяя сочувствию шевельнуться в наших сердцах, — одно из мерил цивилизованности. Всему свое время Коелет, 3:1. — Здесь и далее примеч. перев.
. Для всякого наступает время скорби.

А послезавтра — я как в воду смотрел — некая образованная женщина из Газы испытывает на прочность мое человеколюбие, уверяя в интервью Newsnight Информационно‑аналитическая передача на британском телевидении.
: «Возможно, израильских солдат убил ХАМАС», — но решительно отметая утверждение, что хамасовцы убили кого‑то еще. Она качает головой: «Нет, мы не убиваем». Иди разберись, то ли она боится признать правду, то ли в нее не верит. Впрочем, ничего странного. И вправду, прямо‑таки в голове не укладывается, что люди способны сделать то, что сделали эти люди. «Да, в списке вы считаетесь людьми, — говорит Макбет убийцам, нанятым им для устранения Банко, — как спаниель, и борзая, и дворняжка, и полуволк, и пудель: все — собаки по имени» Перевод А. Радловой. . Разве хоть кто‑то, кроме полуволка, способен растерзать спящих младенцев? Даже в том случае, если эти младенцы — евреи? Даже в том случае, если они незаконно оккупируют палестинскую землю? Ох, затрудняюсь с ответом.

Если мы не все знаем о методах воспитания террористов, то можем догадаться. Но те, кто в столицах европейских стран восславил массовое убийство евреев от мала до велика, — их поведение куда более трудно постижимо. Как может феминистка, позабыв обо всех своих принципах, аплодировать насильнику? Неужели допустимо полагать, что изнасилование в рамках одного общественного движения чем‑то отличается от изнасилования во всех остальных? Сколько профессоров, специалистов по правам человека, праздновали ночь напролет, посмотрев видео о том, как растоптали право израильтян на жизнь?

То, что среди прогрессивно мыслящих людей на Западе, поддерживающих ХАМАС, никто не взял паузу для хотя бы мимолетного сочувствия, шокирует почти так же сильно, как и сами безжалостные преступления. Даже если помнить о существовании ложной версии, что сионисты нежданно‑негаданно прискакали оккупировать чужую страну, все равно ожидаешь, что люди печально вздохнут, возьмут паузу, поддавшись шоку или скорби, хоть каким‑то образом признают, что даже самые пламенные антисионисты, вопя: «От реки до моря Палестина станет свободна!», никогда не воображали столь кровавого завоевания свободы. Но нет. Раньше, чем высохла пролитая кровь, жертв этих невообразимых ужасов опошлили — объявили ворами, которые залезли в чужой дом и получили по заслугам. Дескать, это их проблемы. Если вы не хотите погибнуть на музыкальном фестивале, высказал свое мнение один ученый, выпускник Школы востоковедения и африканистики Лондонского университета, «может, не следует проводить музыкальные фестивали на захваченной земле?».

В ответ на это я не буду говорить: если вы не хотите, чтобы вашу страну сровняли с землей, может, не следует убивать подростков на рейве или младенцев в кроватках?.. То, что вы вчера плясали от радости на моей могиле, — для меня еще не повод плясать сегодня на вашей.

Но одно меня все же озадачивает: разве виктимблейминг не слывет одним из тягчайших преступлений повсюду, где читают курсы о вероисповедании и социальном многообразии, расовой и этнической принадлежности, феминистской философии и т. д. и т. п.? Или жалобы на виктимблейминг — роскошь академических кругов, которой евреев не удостаивают? «Вы хотите сказать, израильтян?..» Я понимаю разницу. Для антисионистского дискурса фундаментально важно отделять Израиль от евреев. Антисемитизм, как уверяют меня снова и снова, совершенно чужд антисионистам.

Но поймите: когда видишь, как израильтян, которые по воле судьбы еще и евреи, заталкивают в автомобили и увозят в плен, пробуждаются воспоминания о событиях, которые, как надеялись евреи, больше никогда не вернутся в их жизнь. Один из престарелых израильтян, взятых в заложники — а он по воле судьбы еще и еврей, — борец за мир, проживавший в кибуце близ Газы и возивший заболевших жителей Газы в больницы Иерусалима и Тель‑Авива. Он считал их друзьями. Опыт того, как друзья ополчаются против тебя, едва начинается погром, тоже оставил неизгладимую печать в сознании евреев.

«Это никогда не должно повториться!» — вскричал весь мир после освобождения лагерей смерти. Но здесь это «никогда» повторилось еще один раз, все в том же грозном багровом ореоле.

Мой отец, хоть и не был активным участником сионистского движения, уверял: поскольку евреи никогда не будут в безопасности, мы должны воспринимать Израиль как свой спасательный плот. Тут есть горькая ирония: чем небезопаснее мы чувствуем себя в Израиле, тем он нам нужнее. То, что мы обязаны биться насмерть за выживание Израиля, не должно быть сюрпризом ни для кого из нас. Есть расхожее идишское слово «рахмонес». Оно значит «сочувствие». Как не растерять рахмонес, пока бьешься насмерть за его сохранение?.. Перед этой задачкой опешит даже премудрость Соломона. Но размышлять над задачками, перед которыми опешит премудрость Соломона, — по этой части евреи большие мастера.

Оригинальная публикация: Victim-blaming is a crime to so many progressives. Except when it comes to Jews