Речь пойдет не о номерах поездов и кварталов, не о поселках, отстоящих от великих столиц на сотни километров: там допускалось прозябание бывших зэков, дотягивавших до конца сроков и при выходе на «волю» получавших право на жительство по бумажкам с десятками «минусов». Речь пойдет не о пространстве, а о Времени. О годах, звучащих почти символически: 1905–2005.

16 лет назад, в ноябре 2005 года, на 101 году жизни скончалась в роскошной, но все-таки богадельне Кельна уроженка Риги Вильгельмина Магидсон; по партийной кличке, въевшейся в поры в начале тридцатых, и до конца жизни – Мишка. 

Мишка прошла с XX веком шаг в шаг. Не покидая первую колонну.

Она была солагерницей Льва Разгона и Евгения Гнедина (брошенного в двухлетнем возрасте сына вновь ставшего мифом и заново заклейменного Парвуса), при Бухарине – журналиста «Известий», перед арестом – главы отдела печати в литвиновском МИДе, после воскрешения – автора воспоминаний «Катастрофа», предисловие к которым написал академик Сахаров.

От «общих работ» Мишка была спасена в лагере Наумом Славуцким, начинавшим отбывать срок еще в СЛОНе – Соловецких лагерях особого назначения.

Не раз друзья упрашивали Мишеньку: «Набросай хоть страничку мемуаров. Тебе же в подметки не годятся сотни воспоминателей». Но в ответ получали лишь сдержанную улыбку.

Однако в письме Славуцкого из кельнской богадельни я прочел строчку-просьбу, звучавшую весомей, чем приказ: «Если выдастся подходящий случай и возникнет желание, оглянись назад…»

Виленька выросла в семье состоятельной.  Гувернантки, бонны. В юном возрасте она уже владела кроме латышского и русского французским, английским и немецким языками. Училась в лицее, доступ в который получали отпрыски фамилий, имевших вес в обществе. Но на духовном ее становлении больше всего сказалось влияние брата, увлеченного идеей Справедливости. Случай банальный: вспомним Софью Перовскую, Веру Засулич… Не из крестьянских они семей.

Против воли отца дочь погружается в волны политической жизни. В 1927 году пока еще не Мишка, а Вильгельмина приближается к эпицентру всемирной революции. Известнейший социал-демократ Александр Мартынов привлекает родную племянницу к работе в Коминтерне. Всесторонне одаренная, она обращает на себя внимание Георгия Димитрова, Пальмиро Тольятти. Работает с ними. Мишку переводят в берлинское представительство Коминтерна. Здесь она становится женой Курта Мюллера, игравшего заметную роль в Веймарской республике.

В 1931 году Курт уже кандидат в члены президиума исполкома Коминтерна. Мишка живет теперь не в квартире Мартынова на улице Грановского (к слову, там ее подружкой становится Катя, будущая теща Александра Солженицына, мать Натальи Александровны). Теперь супругам Мюллер отведен номер в отеле «Люкс». Сюда заглядывают на огонек, быть может, слишком многочисленные друзья: как не поспорить о проблемах грозно накаляющейся эпохи!

Утверждающийся диктат Сталина почему-то не устраивает чету Мюллер как долгожданный итог сражений, начатых в теории и на практике полвека назад поколением первых марксидов. Расхождения с твердокаменными приверженцами догматов Москвы углубляются. На первых порах результат «вегетарианский»: высокое поручение отправиться в Горький.

Речь вовсе не шла еще о том, чтобы Курт и Мишка проложили дорогу Андрею Сахарову. Направление на стройку горьковского автозавода выражало волю президиума Коминтерна приобщить молодых партийцев к рабочим массам. Слить с пролетариатом. Выправить идейную линию.

1933-й год. Властью над Германией овладевает Гитлер. Остро нужны подпольщики для борьбы с наци. Но где подполье, там и предатели. Курт схвачен гестапо. Брошен в одиночку тюрьмы Кассель-Вельхайден. Переведен в концлагерь Заксенхаузен, где освобожден союзниками в 1945-м году.

Какое счастье, что Мишка задержалась в Москве! Увы, надолго. 10 марта 1936 года Лубянка дождалась, наконец, Вильгельмину Мюллер. Между прочим, Лубянка не дальше от Кремля, чем отель «Люкс». Можно подумать, что террористке, жаждавшей убить Сталина, шпионке, работавшей на Гитлера, компетентные органы подбрасывали возможности: действуй! Странно, что столько отважных арестанток ими не воспользовались…

На хрущевском переломе в середине пятидесятых тюремно-лагерный стаж Мишки уже вдвое превышал стаж Курта. Добавлю, что на Дальнем Севере, где температура опускалась порой ниже 50 градусов, советский климат не уступал «ихнему»: все равно нацистскому, гнило-буржуазному.

По отечественным законам брак с Куртом считался давно расторгнутым. Интернета, который мог бы связать сталинский лагерь с гитлеровским, явно недоставало. Жив ли?

Нет ничего сильнее, чем Случай. В 1955 году Конрад Аденауэр добивается успеха в переговорах с наследниками Сталина. Они отнюдь не еретики. Просто в 1955 году было иное соотношение сил, чем в 1945-м. Приходилось одаривать свободой немецких зэков, уцелевших в ГУЛАГе.

Настаиваю: у Мюллеров счастливая судьба. Не попади Курт в Заксенхаузен, его труп истлел бы в Бутовском захоронении. Или в соседней «Коммунарке», где некогда владел дачей Генрих Ягода. Отправься Мишка вместе с Куртом в Германию, наверное, сгорела бы в печах Освенцима, как многие миллионы евреев.

Но жизнь становилась все лучше и веселей. За двадцать сталинских лет Мишке выдали законный двухмесячный заработок. Не сразу, но выписали ордер на жилплощадь в завидной коммуналке. Новый дом, минутах в семи от метро «Профсоюзная». Годы мелькали, и супруги Славуцкие овладели «двушкой». Целиком! В осенне-зимний сезон визитер шел туда косяком.

Совершенно иначе, но в итоге тоже веселее сложились дела у Курта. Узник Заксенхаузена вновь стал политдеятелем высокого полета. Но по-прежнему – не сторонником сталинского диктата. Упрямец! Вилли Бранд был ему куда ближе…

Как встарь, опять и неизбежно, возникли очередные вопросы теории и практики. Курт приглашен обсудить их в Восточный Берлин – и снова арестован. Депутата допрашивал лично глава «штази» Эрих Мильке. Строго по закону: разве Мюллер не повинен в провалах компартии до начала войны со Страной Советов? Есть резон провести публичный процесс над ренегатами. Впрочем, «публичный» – дело слишком тонкое. Проще влепить четвертак за троцкизм, террор, саботаж, шпионаж, – разумеется, в пользу Англии. Сподручнее. К тому же во Владимирском централе Курту сидеть будет надежнее, чем в Берлине. Опять же – с «земляками». К примеру, с фельдмаршалом Паулюсом, с пленными дипломатами. Не марксистами, но все же…

Повторю: спас Аденауэр. В Москву Курт больше не ездил. Не был на Профсоюзной. Не был на станции «Отдых» по Казанской железной дороге, где дождалась, наконец, забот умельца Славуцкого дача, принадлежащая вдове покойного Мартынова Анне Романовне.

Гости добирались до Профсоюзной и станции «Отдых» с Колымы, из Риги, Еревана, Вены, Бонна… Перечислить города, а также профессии гостей – пальцев и на ногах не хватит. Маститых художников сменяли юные актеры, кинорежиссеров – редакторы издательств….

Светский такт и талант общения сочетались в Мишке с опытом старого конспиратора. По-моему, менты с матюгальниками, управляя движением на площади Восстания или у трех вокзалов, годились бы разве что в подмастерья хрупкой женщине, подчинявшей поток гостей гибкому графику. Ручейки не размывали берегов. В изящные узелки Мишка умела завязывать нобелевского лауреата Генриха Белля и Роя Медведева, Евгению Гинзбург и Анну Бухарину… Коллегу Кима Филби, худого, высокого, всегда сдержанного Дональда Маклина и археолога Георгия Федорова… Эрнста Генри, чьи акции высоко поднялись после его письма о Сталине Илье Эренбургу, Булата Окуджаву и Александра Некрича… Вениамина Смехова и Марьяну Таврог, художницу Ноэми Гребневу и литератора Нелли Морозову – жену, а позднее вдову сатирика Владлена Бахнова, гребневского соседа и друга…

Обозначить безразмерный круг Славуцких непросто. «Партия»? Глупее не придумаешь. Ячейка с привкусом подполья? Еще смешнее. Верх брали умные; случалось, с широким кругозором; не лишенные сердца, характера, нередко и совести. Прочие подолгу не задерживались. Вывод как будто напрашивается сам собой: добрые люди собирались посудачить на досуге? Нет. Прежде всего, потому, что досуга не было. Праздноболтающих не припомню. К примеру, Евгения Гинзбург не симулировала мышление, подобно дежурным политологам, уверенным: раз не мелькаешь на телеэкране, значит, не существуешь. Автор «Крутого маршрута» мыслила, как писала и дышала. Жанр «дискуссий на публику», ради «аншлага», тем паче – начальства, в моду здесь не входил, а ежели вдруг и рождался, то подыхал скоропостижно.

Объединяла общая боль. Да, да, за родину. За страждущих. За таланты, униженные и оскорбленные. Объединяли общие дела. Толковать о них в газетном некрологе не придется. Сведущие пусть пишут романы.

Впервые я познакомился со Славуцкими у Софьи Либкхнет, урожденной Рысс, вдовы Карла, соратника Розы Люксембург. У ростовчанки, ставшей доктором искусствоведения Гейдельбергского университета. Вернувшейся на родину в 1933-м. Сталин вытоптал ее поле-полюшко дочиста. Однако вдову Карла, подругу Розы не сажал. Умно рассуждал, что ни к чему очередной скандал на всех широтах. Политбестактностей в закромах хватало. Кровища – не дефицит.

Ядро тех, кто собирался у Мишки 5 марта, составлял круг бывших зэков, фатально сужавшийся. Бокалы поднимались, чтобы сделать глоток свободы. Поминая сейчас ушедшую в мир иной, я думаю, что участники мартовских застолий меньше страдали безнадегой, чем молодые да ранние, пришедшие вослед. Высокомерные, умеющие работать локтями, – к счастью, им невдомек, какой груз истории выпал на долю ушедших. Он познается лишь собственной шкурой. А на горбу своем они пока не вытащили и малой доли того, чем щедрее щедрого нагружает сейчас история.

«Старичье», как ни странно, упрямо питало надежду, что «проклятые вопросы» надо решать, что самотеком они с повестки новой эпохи не сползут. Как ни странно, но следы кандалов и наручников не изуродовали плоть и душу тех немногих, кто, продержавшись десятки лет на тюремно-лагерной баланде, собирались 5-го марта у Мишки.

B «двушке» на Профсоюзной, дом № 37, глоток свободы не отдавал горечью банкротства. В железных кружках, мисках чудом, но сохранялся вкус Победы.

Осилив век XX на всех его поворотах, Мишка упала на сто первой версте.

Среди близких на еврейском кладбище Кельна присутствовал и сын Мюллера – тоже Курт.

Мир праху ее.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №270)