В 1934 году Пинхас Каганович писал своему брату Мотлу, скульптору и коллекционеру живописи, из советской России в Париж: «Я должен написать свою книгу… Если я этого не сделаю, я буду вычеркнут из литературы и из жизни живых». Кагановичу тогда исполнилось пятьдесят лет, больше половины их он посвятил писательству. Сперва короткое время на иврите, потом до конца на идише. Родившись в Бердичеве, он к 20 годам переехал в Киев, сошелся с ровесниками Бергельсоном, Квитко, Гофштейном и другими. Он сочинял стихи и прозу, мистические, ориентированные на символизм, не вписывающиеся в общепринятый стиль. Внешние манеры поведения, изысканность, европеизм также выделяли его из компании и круга, к которым он принадлежал. В 1920-м он переехал в Москву, в 1922-м в Берлин, в 1924-м в Гамбург, в 1926-м обратно в СССР. Московский период — это в значительной степени работа преподавателем в Малаховке, в еврейском детском доме. Изобразительным искусством в нем занимался с воспитанниками Шагал.

Книгу свою он написал, в 1939 году была опубликована первая часть. Она же с добавлением половины второй части вышла в свет в Вильнюсе перед самым началом войны, почти весь тираж пропал. Название — «Семья Машбер», фамилия автора — Дер Нистер. Псевдоним, на иврите означающий Скрытый. Целиком роман был выпущен в 2-х томах в 1943 и 1948 годах в Нью-Йорке. Русский перевод был готов ко времени «оттепели», но издание сорвалось. В 2010-м, больше чем через шесть десятилетий после написания, книга вышла в серии «Проза еврейской жизни» в том давнем талантливом переводе Шамбадала. С основательным предисловием и под общей редакцией Михаила Крутикова, знатока идишской литературы и творчества автора.

В книге 890 страниц, ее содержание — события и характеры провинциальной (бердичевской) еврейской жизни середины XIX века, стиль — неторопливые обстоятельные описания. Прибавим к этому угнетающую жару нынешнего июля, когда увесистый том попал мне в руки. Сильного желания читать его я, признаюсь, не испытывал. Но, начав, чтения уже не прерывал. Я читал как будто одновременно три книги. Одна была о семье Машбер, другая о Дер Нистере, третья о нашей современности.

Роман о Машберах написан в традиционном жанре саги, с тщательной прорисовкой домашних, деловых и религиозных сцен, ясной картиной гражданских, сословных и межнациональных отношений, большим количеством этнических подробностей. Эмоциональным тонкостям, намекам автор предпочитает почти протокольную запись поведения персонажей, длинных монологов, диалога, состоящего из прямолинейного обмена мнениями. Русло, по которому течет повествование, довольно узко, отклонения на иронию, ловушки, загадочность сведены к минимуму. Это крепкий реализм социального периода дореволюционной литературы, иногда даже отклоняющийся к схематичности соцреализма.

Семья Машберов — это банкир, купец, предприниматель Мойше с женой и детьми и его брат холостяк Лузи. Первый — умный, благочестивый, с сильным характером, второй — талантливый, значительный, живущий в духовных поисках. Благополучие семейства небезоблачно, в нем присутствует знакомый нам по литературе и жизни элемент еврейского неблагополучия — его олицетворяет третий брат Альтер, трепетный, проницательный, страдающий физическим недугом и психозами. Во второй части романа дело, а вместе с ним и дом Мойше рушатся, он попадает в тюрьму, смерть следует за смертью.

Параллельно этой эпопее движется перед мысленным взором повесть о Дер Нистере. Он пишет «свою книгу», лепит судьбы ее персонажей — энергия развития страны, в частности, ее еврейской части, пишут его биографию, лепят судьбу. Для нас, знающих историю ЧК и Гулага, складывавшуюся заодно с историей нравственной коррупции нового общества, нет сомнений в том, что годы берлинского и гамбургского периода не могут не отозваться позднейшими репрессиями. Так же как связь с эмигрантом Шагалом и близость с видными фигурами будущего Еврейского комитета. Так же как модернистские пробы в произведениях первой половины жизни. Да мало ли что еще: что ты однофамилец одного из первых лиц государства, что твой роман напечатан в Америке, что твой брат во Франции.

В 1949 году Дер Нистер был арестован, получил 10 лет, этапирован в лагерь Абезь Коми АССР. Его соседями по нарам были знаменитый историк искусств Н. Н. Пунин (последний муж Ахматовой), философ Карсавин, поэт Самуил Галкин. Дер Нистер умер в середине 1950-го в тюремной больнице. Я видел фотографию лагерного кладбища. Сколько вместилось в снимок пространства, все оно густо уставлено тесными рядами фанерных табличек с номерами зарытых в землю заключенных.

Третья книга, при чтении возникавшая в сознании, переплетаясь с первыми двумя, останавливала внимание на ассоциациях с нашей историей последних двадцати лет. Об этом не очень ловко писать: в конце концов всякая настоящая книга наводит на сопоставления с современностью. Я говорю об этом сходстве не потому, что в «Семье Машбер» проявляются и действуют те же пружины и мотивы, те же свойства натуры и мораль, та же совесть и та же бессовестность, с которыми мы сталкиваемся в нашей внешне совсем не похожей практике. Важнее сходство другое: жизнь в книге Дер Нистера происходит в абсолютно замкнутом пространстве города N. С первых страниц и чем дальше, тем сильней нагнетается впечатление, что замкнутость и есть главная причина происходящего. И чем дальше, тем сильней преследовало меня ощущение той же замкнутости в стране, где мы стали жить после конца советской власти. В новой России. Предыдущие десятилетия свидетельствовали об еще большей запертости и закрытости, но тогда это подавалось как достоинство перед остальным миром: мы не вы и не хотим измазываться в вашей грязи. Сейчас мы хотим не отличаться от остального мира и иметь шенгенские визы. Но замкнутость въелась в наши кости и кровь. Мы не способны строить иное общество, кроме как уродливого капитализма.

Не потому ли в Америке многолетний повышенный интерес к творчеству Дер Нистера? Это не только поиски родовых корней у американских евреев. Это намерение примерить на себя образы его книг.