Книжный разговор

Жидкий суп Зингера

Анатолий Найман 16 февраля 2020
Поделиться

Несколько человек предупреждали, что меня ждет разочарование. Что правы скорее те, кто утверждает, что Зингер — раздутая фигура. И его автобиографическая книга, которую я собираюсь читать, это с очевидностью продемонстрирует. Но моя привязанность к нему была крепче их доводов. Предвкушая удовольствие и ощущение душевного подъема, сопровождавшие чтение других его книг, я открыл эту, вышедшую по-русски, — «Папин домашний суд» Книга Исаака Башевиса-Зингера «Папин домашний суд» вышла в издательстве «Книжники» в 2008 году .

Этому предшествовало комическое недоразумение. Со слуха я был уверен, что название книги — «Папин домашний суп». И оно мне очень нравилось, оно в моем представлении отвечало стилистической прелести зингеровской прозы. Но суд так суд. Я стал читать, и чем дальше, тем желанней становился мне этот выдуманный мною суп, тем сильней хотелось проглотить первую ложку, зная, что впереди еще целая тарелка. Фирменного куриного супа Исаака Башевиса Зингера — приготовлению которого, как он сейчас откроет, его научил отец.

Но не появлялась тарелка, не доносился вожделенный аромат. И вообще, похоже было, что меня пригласили не на обед, а на чай. Я читал этнографическую книгу наблюдательного человека. Он описывал быт, обычаи и сцены из жизни племени, расселившегося по островкам архипелага под общим названием Польша с главным из них — Варшавой. Таких книг имелось уже много, мне попалось до сих пор с десяток. У этой как будто была тайная цель ни в коем случае не отличаться от них. Она повторяла весь присущий им набор — и весь словарь: рыжебородый еврей, еврейка в парике, пейсы, хупа, талес, капота, бар-мицва, Тора. И над всем — бейс дин, этот самый раввинский суд, который исполнял отец автора.

Собственно говоря, все то же самое наполняет все книги Зингера: его романы и сборники рассказов. Но они написаны сказочником. Который входит в лес, как девочка в красной шапочке, и обыкновенный волк начинает разговаривать с ним на человеческом языке. Если угодно, так написан первоисточник всех книг на свете. По саду, арендуемому у Б-га Адамом, выходит на прогулку сам хозяин. Пророк, чтобы въехать на небо, использует возок на колесах — пригодных для проезда исключительно по земле.

Умение так писать книги светские нельзя изобрести как литературную манеру. Надо иметь такой характер, такую натуру, такое сердце. Чтобы рассказывать совершенно реальную историю о том, как по вечерам мать и живущий вместе с нею сын одеваются, как для выхода в свет, зажигают яркие лампы, заводят патефон и, ставя пластинку за пластинкой, изящно, страстно, артистично танцуют танго. Но рассказывать так, чтобы с первых слов читатель оказывался в пространстве, в котором было бы странно не одеваться и не танцевать. Чтобы читатель был взволнован догадками об их чувствах друг к другу, о возможной подоплеке их отношений.

Чем только, словно бы спрашивает безмолвно Зингер, занимаются неодевающиеся и нетанцующие? Неужели проводят время в бесконечном разборе конфликтов, в мелочных интригах, в приземленных фантазиях, в унылых соображениях о чем угодно? Прерываемых чтением священных книг и вопрошанием о прочитанном? В свою очередь, прерываемых молитвой? А она — гешефтом? А гешефт — жалобами на судьбу? То есть как раз в том, чем полна книга «Папин домашний суд». И что подается читателю как пространство единственно возможное. Как естественное существование, правильное, вызывающее разные оттенки сочувствия. Без вырывающейся в другое измерение танцующей пары по соседству. Действующие лица «Папиного суда», за редким исключением, в самом деле достойны сочувствия, это добрые, положительные, трудно живущие люди. Они и с ними автор, как иронически выразился по другому поводу один критик, — «за все хорошее, против всего плохого». Но без тайны — которая в других его книгах делает их влекуще непредсказуемыми.

Я еще раньше сталкивался с мнением, что Зингер, мол, не открыл в литературе ничего нового, не принес ничего своего, такого, о чем стоило бы говорить. Это не так. Писатель может пошатнуть, даже перевернуть литературный канон, как Толстой, может создать свой мир, как Фолкнер. А может «всего лишь» найти интонацию, которая заколдует или, наоборот, расколдует знакомое всем так, что оно предстанет неузнаваемым. Ну как, скажем, если арию Тореадора пропеть как колыбельную. Это Зингер.

Но он нобелевский лауреат. Сколько бы раз это звание не продешевлял конъюнктурный выбор, оно до сих пор обладает некой магией. Публика ориентируется на лучших из нобеляров, и они не подводят ее. Она встречается с крупными мыслями, масштабным миропониманием, накалом слов. У любого писателя после книги замечательной может выйти средняя. Но у лучших и в средней время от времени сверкают ослепительные молнии и люди говорят, как ангелы. Достаточно сопоставить «Папин домашний суд» с «Шумом времени» Мандельштама (написанным, считайте, на том же материале, о той же среде и эпохе), чтобы понять, что книга Зингера — средняя со средними мыслями, средними персонажами, средними переживаниями. В одном его раннем рассказе продавщица в лавке по ошибке недоплачивает копейку, ездит оставшуюся часть жизни по Польше, ищет человека, чтобы вернуть долг, и вырастает до античной героини, до библейской подвижницы. В «Папином суде» женщина, сорок лет назад переспавшая с поляком и подкинувшая младенца к дверям костела, мучается (давным-давно будучи женой вдовца-еврея и принеся ему многочисленное потомство) оттого, что родила нееврея, а он мог произвести на свет других. Нам предлагается как следует поуродовать свое сознание, чтобы войти в эту выдуманную жертвой психического сдвига трагедию.

Грешным делом, я подумал вот что. Зингер писал на идише, все, что я его читал, я читал в переводе. В 1980-е это были переводы на английский — сделанные «в соавторстве с писателем», сейчас — на русский. Какова роль переводчиков в том, что Зингер нас пленил? Может быть, Муся Вигдорович, переводя «Папин суд», не ухватила его сказового стиля? Да нет. Это автобиография. Тут не выдумаешь себе другой мамы, не признаешь брата домовым. Тут факты, плоские, однообразные, безрадостные. Джойс видел за ними странствия Одиссея. Зингер — ничего, кроме них.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №352)

 

Книгу Исаака Башевиса-Зингера «Папин домашний суд» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

Los Angeles Review of Books: Вера в место: Исаак Башевис Зингер в Израиле

Перед ним были евреи разного происхождения, в разных костюмах, с различными верованиями и убеждениями, живущие вместе в одной стране. Он быстро понял, что без терпимого отношения друг к другу весь этот проект обречен с самого начала. Израильское общество может справедливо относиться к чужим, но израильтянам нужно научиться справедливо относиться и друг к другу. Уважение к незнакомцу начинается с уважения к знакомому — со способности видеть себя в других и других в себе. Если евреи не могут быть добрыми к евреям, вряд ли они могут быть добрыми к кому‑то еще.

Тревожимая Б‑гом проза Исаака Башевиса Зингера

Он восхищался Спинозой и Шопенгауэром, которого называл «прекрасным писателем, зорким наблюдателем человеческих дел». Но для Зингера границы философии слишком строго очерчены, а сама философия, как он сказал одному интервьюеру, «это род знания, в которое, на самом деле, требуется верить». И философия не высказывалась обо всех загадках жизни, которые осаждали Зингера и которыми он донимал своих самых интересных персонажей.