Los Angeles Review of Books: Вера в место: Исаак Башевис Зингер в Израиле
Исаак Башевис Зингер — знаменитый идишский писатель, который в 1935 году переехал из Варшавы в Нью‑Йорк, а в 1978‑м получил Нобелевскую премию по литературе в качестве еврейско‑американского писателя, — впервые приехал в Израиль в конце 1955 года, сразу после Йом Кипура, и уехал примерно два месяца спустя. Его отношения с Израилем были, по меньшей мере, сложными. Он родился в Польше, в строго религиозной раввинской семье, для которой Земля Израиля была самым священным из религиозных символов. Но в Варшаве 1920‑х он вел абсолютно светский образ жизни, стал свидетелем того, как сионизм пришел на смену еврейскому Просвещению и бундизму и превратился в реальную политическую силу. В личном плане Израиль был местом, куда в 1938 году приехал с матерью Руней Понш его сын Исраэль Замир, вырос в кибуце Бейт‑Альфа и впоследствии участвовал в Войне за независимость. Но Зингер всегда избегал любых «измов» — от сионизма до коммунизма, так что его отношение к молодому Государству Израиль было вполне свободно от идеологии и догматизма, игравших важнейшую роль в первые годы жизни Страны.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/11/lech320ima_Stranitsa_109_Izobrazhenie_0002.jpg)
Во время путешествия Зингер публиковал в идишской газете «Форвертс» по несколько статей в неделю, описывая свой визит. Порой эти статьи похожи на туристические очерки, но при этом они описывают сложность восприятия Зингером Израиля как идеи и как географического пространства. С юных лет Израиль занимал существенное место в сознании Зингера, росшего в религиозной среде, это отразилось и в его раннем творчестве — кое‑что было опубликовано и на иврите. Еще в Варшаве Зингер написал новеллу «Обратный путь» (1928), герой которой — молодой человек, полный сионистских мечтаний, уезжает в Страну Израиля, а через пять лет возвращается обратно, испытав голод, малярию и нищету. В 1948 году, всего за неделю до провозглашения Государства Израиль, он закончил «Семью Мускат» описанием того, как несколько персонажей романа покидают Варшаву в погоне за сионистской мечтой. В 1955‑м, всего за несколько недель перед поездкой, он опубликовал эпизод из «Папиного домашнего суда» (1956) под названием «К Земле Израиля», о жестянщике, который уезжает с семьей в Святую Землю, разочаровывается, возвращается в Варшаву, а потом, несмотря ни на что, опять уезжает обратно. В своих воспоминаниях Зингер писал, что в середине 1920‑х подумывал о том, чтобы уехать в подмандатную Палестину, а в рассказе «Сертификат» (1967) описывает этот опыт в рассказе, в финале которого герой вместо Палестины возвращается в свой штетл. В конце 1938 года в письме Руне, отправленном из Нью‑Йорка, он все еще не оставляет эту идею: «План у меня такой: как только я обзаведусь минимальными средствами — а я надеюсь, что это произойдет скоро, — я отправлюсь в Палестину». Но к середине 1939 года на смену этим мечтам приходит уже совершенно другой взгляд на мир: «Пока что получить визу в Палестину для меня невозможно». Похоже, что Израиль оставался для Зингера дорогой, по которой он не пошел ни в символическом, ни в буквальном смысле.
И все же в конце 1955 года Зингер с женой Альмой впервые отправился в Израиль на корабле «Арца», следовавшем из Марселя через Неаполь в Хайфский порт, — не религиозным ребенком или молодым идеалистом, а идишским писателем средних лет, который уже заявил о себе на американском литературном небосклоне. Его журналистское задание состояло в том, чтобы рассказывать о путешествии в серии очерков, которые дадут идишским читателям в Соединенных Штатах представление о том, как выглядит молодое Государство Израиль. Его сын Замир находился тогда в Нью‑Йорке, представляя там движение «А‑шомер а‑цаир», и в письмах и воспоминаниях нет никаких свидетельств того, что он собирался встретиться с Руней. Зингер самостоятельно путешествовал по Израилю вместе с Альмой, но описывал путешествие как будто бы был в одиночестве.
Оригинальный взгляд Башевиса — за которым стояли сложный личный опыт и вполне прагматические цели — придает неповторимость путевым заметкам из Израиля. Он рисует небольшие картины — и никогда не забывает о глобальном образе. Это чувствуется с первых дней путешествия, еще когда он был на корабле. «Я думаю о рабби Йеуде Галеви и о тех жертвах, которые они принес, чтобы его взору открылась Святая Земля, — писал он, пока корабль плыл из Франции в Италию. — Я думаю о первопроходцах, о первых строителях нового ишува. <…> Не может быть, чтобы на этом корабле не было никаких их следов? Разве евреи уже не так преданы идее Земли Израиля душой и телом?» Зингер ищет доказательства духовного величия Земли Израиля в людях, которые плывут вместе с ним, но вскоре ему становится ясно, что Израиль — не плод воображения, а вполне реальное место. «Нет, все не так плохо, — пишет он. — Огонь на месте, но он скрыт <…> Земля Израиля стала реальностью, частью повседневной жизни».
Он начинает скрупулезно описывать эту реальность, еще не сойдя с трапа корабля. Наблюдая за молодыми пассажирами, он видит знакомую картину: «Юноши и девушки, которые сидят в шезлонгах под моим окном, наверное, сражались на войне с арабами. Завтра их могут отправить в Газу или в другое стратегически важное место. Но сейчас они хотят того же, чего хотят другие современные молодые люди, — хорошо провести время». Еще не спустившись на берег, он подмечает постоянный спор между войной и свободой, который идет в израильском обществе.
На корабле он замечает и напряженные культурные отношения между ашкеназами и сефардами, религиозными и светскими:
Здесь есть крошечный шул с арон кодешем и несколькими молитвенниками. Но молятся здесь только сефарды, которые едут в третьем классе или в общих каютах <…> Скоро Йом Кипур, но корабельный «капеллан» <…> сказал мне, что в миньяне хотят молиться всего трое ашкеназим.
Зингер сблизился с группой сефардов из Туниса, внимательно изучал их и слушал их разговоры.
В пятницу вечером я решил пойти на молитву. Было еще светло. Я вошел в маленький шул и увидел бокал для кидуша, где оставалось немного вина, а рядом несколько кусочков халы. Похоже, что они уже встретили субботу. Тунисским евреям нужно идти на ужин в 6 часов, поэтому помолиться им нужно перед этим.
Потом он идет туда еще раз и видит молящегося человека, чье поведение кажется ему трогательным. «Здесь, в этом маленьком шуле, я впервые увидел духовность, которую я искал. Здесь, среди евреев, я чувствовал шиват Цион — возвращение в Сион». Позднее он наблюдал на нижней палубе за молодыми тунисскими еврейками в головных платках.
Я искал, что может быть между нами общего. Мне кажется, что они тоже смотрели на меня, пытаясь понять, что нас связывает. С физической точки зрения, мы выглядим совершенно по‑разному. <…> Но как бы далеки мы ни были друг от друга, у нас общие корни. <…> Там, в Тунисе, они выглядели еврейками и за это их преследовали.
Похоже, что евреев из разных уголков мира объединяет различный, но общий опыт быть другими даже у себя на родине.
Зингер рассказывает, что в Неаполе, где на корабль поднялись еще несколько сотен пассажиров, настроение изменилось. Зазвучали песни и радостные восклицания — появился тот огонь, которого он искал. Но во время этого этапа путешествия он знакомится с парой немецких евреев, которые горько жалуются на свою жизнь в ишуве.
Муж сказал, что, когда стали впускать восточных евреев без всякого отбора, без всякой проверки, нравственный баланс в стране сильно пошатнулся. <…> Жена была еще решительнее мужа. Она сказала, что как бы ей ни хотелось, она не в состоянии выносить общество евреев из Польши или России. Она привыкла к европейской (немецкой) культуре <…> и не переносит восточноевропейских евреев.
Зингера задевает ее снобизм. «А вы знаете, — спросил я ее, — что ваша так называемая европейская культура истребила шесть миллионов евреев?» Она отвечает: «Я все знаю. Но все‑таки…»
Еще до прибытия в Израиль Зингер обнаружил ряд социальных проблем, с которыми сталкиваются его граждане. «Трудно, очень трудно собрать воедино народ, части которого далеки друг от друга как восток от запада <…> Удерживать вместе современных евреев означает удерживать вместе силы, которые могут распасться в любой момент. В этом проблема ишува». Это наблюдение представляет собой скорее диагноз, нежели критику. Неважно, насколько общие корни связывают евреев Израиля воедино — все равно невозможно забыть о различиях. Тем самым Зингер выделяет одну из главных задач еврейского государства.
Особенно поражает Зингера, когда он наконец прибывает в Израиль, тот факт, что страна, построенная на организационных принципах, заложенных в середине XIX века, выглядит так, будто появилась из ничего. Как ни странно, он задумывается об этом, глядя на указатели на улицах:
Израиль — молодая страна со смешанным населением, по большей части состоящим из новоприбывших, и им нужна информация на каждом шагу. Указатели на иврите — а часто и на английском языке — оповещают обо всем, что нужно. <…> Указатели не только предоставляют информацию, они полны ассоциаций… Каждая улица названа в честь кого‑то, кто сыграл роль в еврейской истории или культуре. Рабби Йеуда Галеви, Ибн‑Габироль, Й.‑Л. Гордон, Менделе, Шолом‑Алейхем, Перец, Бялик, Пинскер, Герцль, Фришман, Цейтлин — все они стали частью местной географии. Слова из Пяти‑книжия, из Мишны, из комментариев, из Гемары, из «Зоара», из книг еврейского Просвещения используются в рекламных и политических слоганах.
Во всем этом Зингеру нравится то, что даже наименее сочувствующие сионизму евреи ощущают свою связь с еврейской историей и культурой. «Живущий здесь немецкий еврей — в глубине души, может быть, немного сноб <…>, но его адрес — улица Шолом‑Алейхема. И ему приходится повторять это имя — три раза или сто раз в день». В указателях Зингер видит нечто, что гораздо глубже проникает в реальность и парадокс еврейской идентичности, — ее явную неизбежность.
Зингер быстро приходит от этих прозаических мыслей к самому ядру еврейской веры: «Еврейская культура, в лучшем смысле слова, пришла к евреям Израиля, как некогда на горе Синай, и воззвала к ним: берите меня, вы не можете больше меня игнорировать и не можете меня скрывать». В Израиле дух и религия вовсе не эфемерны, они присутствуют в реальности физически.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/11/lech320ima_Stranitsa_111_Izobrazhenie_0001.jpg)
По пути из Хайфского порта в Тель‑Авив Зингер остановился в маабаре, транзитном лагере, разбитом для сотен тысяч еврейских эмигрантов и беженцев, преимущественно новоприбывших из арабоязычных стран Северной Африки и Ближнего Востока. «Эти маленькие домики действительно весьма неудобны», — пишет он.
Это лагерь для бедняков, которые еще не интегрировались в ишув. Но в этом месте царит дух свободы и еврейской надежды. Сефарды с длинными пейсами разгуливают в тюрбанах, льняных хламидах, сандалиях и с цицит. Здесь есть небольшой рынок, где продают помидоры, гранаты, виноград, хлеб, булочки, сыр. <…> Конечно, здесь нет ванных или других удобств. Но автор этих строк и его читатели тоже выросли в домах без ванных комнат.
Бедность этих лагерей не испугает тех, кто, как Зингер, сам вырос в бедности.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/11/lech320ima_Stranitsa_112_Izobrazhenie_0001.jpg)
Зингеру знакомы и отчаяние, и потенциал, кроющиеся в лагерях беженцев:
Евреи здесь выглядят одновременно полными надежды и озлобленными. У них масса претензий к руководителям Израиля. Но они заняты устройством собственной жизни. Кто‑то в еврейских министерствах думает о них. Их дети учатся в еврейских школах. Они уже часть своего народа. Вскоре они сами будут заседать в учреждениях и выступать в кнессете.
Зингер как будто бы предвидит длинный и трудный путь, который ожидает людей, подобных Йоси Йоне, — этот ученый и политик из Партии труда родился в маабаре в Кирьят‑Ате, а теперь заседает в кнессете.
На каждом шагу Зингер задумывается о собственном отношении к современному еврейскому государству: «Наш великий учитель Моше не удостоился того, чтобы попасть сюда. Герцлю не удалось увидеть реализацию своей мечты. А я, который пальцем не шевельнул, чтобы построить это государство, хожу здесь как хозяин». В начале путешествия он все время рассуждает о том, насколько трудно было поверить в возможность еврейского суверенитета. Сколько может просуществовать еврейское государство, принимая во внимание палестинских арабов и постоянную угрозу войны, — это следующий вопрос. Пока что Зингер наслаждается тем еврейским, что окружает его: история и культура его детства, которая в Восточной Европе столетиями подвергалась преследованию, наконец‑то стала суверенной культурой всей страны и народа. Эта невообразимая реальность заставляет Зингера рассуждать не об отношениях Израиля с другими народами или государствами — с собственным арабским населением, палестинскими беженцами, врагами по ту сторону границы, а скорее, о национальном отношении Израиля к самому себе.
«Кибуц галуйот — смешение диаспор — невозможно без высшей степени терпимости», — предупреждает он.
Здесь нужно принимать всех и каждого: самых ортодоксальных евреев и величайших вероотступников, блондинов и брюнетов, простаков и первопроходцев, русских барышень, американских мисс и французских мадемуазель, набожных девиц и раввинш в париках с шелковыми лентами, и даже немецких фрейлейн, которые жалуются, что от евреев воняет, и тоскуют по смертельной опасности немецкой культуры.
Сейчас, наверное, эту фразу переварить нелегко, но различий в Израиле стало только больше с тех пор, как Зингер 60 лет назад написал это. Он не мог себе представить, какое место займут ультраортодоксы в сегодняшнем Израиле, какой раскол возникнет в общественном мнении по поводу территорий, захваченных в ходе Шестидневной войны, и как сильно качнется вправо вектор израильского общества с конца 1970‑х годов. Перед ним были евреи разного происхождения, в разных костюмах, с различными верованиями и убеждениями, живущие вместе в одной стране. Он быстро понял, что без терпимого отношения друг к другу весь этот проект обречен с самого начала.
Стоит остановиться на этой мысли. Израильское общество может справедливо относиться к чужим, но израильтянам нужно научиться справедливо относиться и друг к другу. Уважение к незнакомцу начинается с уважения к знакомому — со способности видеть себя в других и других в себе. Там, где правят злоба, разрушение и насилие, это происходит и внутри, и снаружи. Если евреи не могут быть добрыми к евреям, вряд ли они могут быть добрыми к кому‑то еще.
В своих текстах об Израиле Зингер постоянно рассуждает о религиозной истории и личном опыте. Он пишет: «Аават Исраэль, любовь к евреям <…> имеет мистическое значение». Зингер не может не связывать это место с собственным религиозным образованием, которое он получил ребенком, — быть евреем значит для него, в числе прочего, постоянно поддерживать связь с мириадами усвоенных еврейских текстов.
У подножия горы Гильбоа он пишет:
Здесь пал Шауль, и здесь был разыгран последний акт Б‑жественной драмы. Недалеко отсюда волшебница из Эйн‑Дора околдовала пророка Шмуэля. Я смотрю на этот скалистый холм, на который смотрел первый из еврейских царей, совершивший первую великую еврейскую ошибку — он недооценил могущество и злобу Амалека.
Несколько дней спустя, осматривая окрестности с балкона отеля в Цфате, видимо, гору Мерон, он пишет: «Эта гора не для туристов и не для беглецов, а для каббалистов, которые досконально знают наш маленький мир. Здесь, через эти горы, можно перейти из нашего мира в мир грядущий». Он продолжает:
С этой горы взирал святой Ари [рабби Ицхак Лурия], рабби Хаим Виталь, Бааль а‑Харедим [рабби Элазар бен Моше Азикри], автор «Леха доди» [рабби Шломо Галеви Алькабец]. Здесь, в этом месте, ангел каждую ночь приходил к рабби Йосефу Каро [автору «Шульхан арух»] и вел с ним ночные беседы. Величайшие искатели избавления считали, что здесь можно обрести Мессию. Здесь в шатре или в сукке тончайшие души грезили о мире и человечестве, движимом одной целью: прославлять Б‑га, раствориться в Б‑жественном духе, в духе святости и красоты. Здесь Ари [рабби Ицхак Лурия] писал свои субботние песнопения, полные Б‑жественного эротизма и глубиной не сравнимые ни с одними стихами в мире.
На горе Сион он тоже переносится в мистическое прошлое:
Я смотрю в пещеру, где якобы находится могила царя Давида. Я иду по узким каменным ступеням, где, по христианской легенде, Иисус вкушал свою последнюю трапезу. <…> Это не такая древность, как в других местах. Древность здесь пахнет, мне кажется, Храмовой горой, Торой, свитками, пророчеством.
И в другой статье: «На этом холме начался духовный эксперимент, который продолжается по сей день. В этом месте люди попытались вести Б‑жественную жизнь на земле. Отсюда когда‑нибудь засияет светоч народам мира и нашему собственному народу». Похоже, его размышления о моральном выборе, порожденные опасностью, исходящей от иорданских солдат, которые смотрели на него сверху, тоже находят выражение в тексте: «То, что сегодня представляет собой пустыню, завтра может стать городом; а то, что сегодня — город, завтра может стать пустыней. Все зависит от наших действий, а не от кирпичей, камней или стратегии». Гуляя по долине Гееном, библейской геенне, покрытой теперь зеленью, он даже шутит: «Если настоящая геенна выглядела как‑то так, грешить, должно быть, не так уж страшно». Образы и символизм Библии воскресают на каждом шагу.
Страна вообще произвела на Зингера большое впечатление, но особенно его как человека, воспитанного на каббале, поразила поездка в Цфат. «Я могу сказать, что здесь впервые я осознал, что нахожусь в Земле Израиля». Наступил момент, когда свойственные Зингеру критицизм, сомнения, ересь, интеллектуализм и все остальные сложные импульсы, находящие отражение в его прозе, отступают перед глубоким благочестием и верой. Они не слабее и в его сочинениях, где персонажи изредка, или частично, или с большим трудом полностью достигают такого состояния.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/11/lech320ima_Stranitsa_113_Izobrazhenie_0001.jpg)
Зингеру это духовное путешествие далось тоже непросто. В Цфате он столкнулся и с реальностью нового государства. Он повстречался здесь с евреем, который говорит на галилейском идише и при этом происходит от многих поколений жителей Цфата. «Арабы раньше хорошо относились к евреям», — цитирует его Зингер.
Они давали еврейским торговцам возможность заработать себе на жизнь. Когда вы покупали у них виноград, они клали еще гроздь сверху. Другой человек сказал мне: все было хорошо, пока не пришли англичане. Они настроили арабов против евреев. Еще один пожелал: «Да настанет мир вскоре». Это атхальта де‑геула — начало избавления.
Мистицизм и магия этого места существуют рядом с политикой, колониализмом и историей.
Позднее, уже в Тель‑Авиве, Зингер пришел в суд. В первом зале суда он встретил «юношу из Ирака, который якобы подделал документы, чтобы не идти в армию». В следующем зале выступает греческий православный священник, который говорит по‑арабски, а его слова переводят на иврит:
На скамье сидели несколько арабов. <…> Они подали иск, чтобы отсудить свои дома, конфискованные Государством Израиль после арабо‑еврейской войны <…> Их дома заняли евреи. Но теперь арабы решили отсудить свою собственность. У них уже нет никаких документов, но они привели с собой свидетелей, которые готовы подтвердить, что эти дома принадлежат им. Пожилой греческий священник — один из этих свидетелей.
В третьем зале суда Зингер видит йеменского еврея. Он вор, и его обвиняют в нападении на полицейских, а он утверждает, что это полицейские напали на него. Молодого вора оправдывают. Ашкеназских евреев он удивительным образом в этом суде так и не встретил.
Вскоре Зингер заметил и другие формы страданий и несправедливости. Особенно их видно в южной части города:
Здесь, в Яффе, видно, что в этой стране была война. Десятки, а может быть и сотни домов разрушены и лежат в руинах. <…> Большинство арабов покинули Яффу, а в арабских домах живут евреи из Йемена, Ирака, Марокко, Туниса. Они ютятся в маленьких комнатах почти без мебели. Они готовят еду на примусах. <…> Положение в Израиле вообще тяжелое, но в Яффе это особенно заметно — вся нищета и все проблемы.
Из этого фрагмента и из других текстов Зингера явствует, что его интересует практически исключительно новое еврейское население страны. Бывшие арабские владельцы домов остаются за кадром.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/11/lech320ima_Stranitsa_114_Izobrazhenie_0001.jpg)
Зингер настолько сосредоточен на создании нового государства и новых еврейских поселенцев, что, даже столкнувшись с арабским населением, он почти его не замечает. Он пишет: «В Беэр‑Шеве больше, чем в других городах, чувствуется, что вы среди арабов. <…> Арабы не черные, но и не белые. <…> Больше всего бросается в глаза, сколько одежды арабы носят в самые жаркие дни. <…> Арабскую женщину редко встретишь на улице». Поражает, насколько другими Зингер видит арабских жителей Израиля. Он не стремится с ними познакомиться, не делает попытки понять их. В другом тексте он говорит прямо: он хочет, чтобы они дали евреям возможность жить спокойно. Позднее, после посещения Яффы, он пишет: «Как только арабы отсюда уедут, здесь начнется такая же строительная лихорадка, как в Тель‑Авиве и других частях страны». Это нелегко читать, но так и оказалось. Прошло больше 60 лет, и Яффа переживает революцию, связанную с активным еврейским строительством.
Нет сомнений, что израильская история Зингера — это еврейская история. Его заметки помогут нам лучше понять жизнь евреев, пусть даже, когда речь заходит о палестинцах, его заявления непродуманны и несправедливы. Но Зингер представляет любопытную точку зрения на потребность в терпимости среди разных евреев: сефардов и ашкеназов, старого мира и нового. Это особенно важно для современных евреев, которые пытаются понять мышление старого мира. Толерантность, о которой он говорит, можно распространить и за пределы еврейского населения Израиля.
«Я хочу, чтобы люди говорили со мной на иврите», — писал Зингер в одной из первых статей.
Но как только люди слышат, что мой иврит звучит как‑то странно, они переходят на идиш, и в результате я говорю преимущественно на идише. Люди говорят на идише на каждом шагу. <…> Даже сефарды нахватались идиша в армии. Гебраисты тоже любят бросить пару слов на идише — это звучит стильно.
Вновь и вновь пожелания и представления Зингера, связанные с этим местом, разбиваются о реальность. Повседневная жизнь, ткань реальности ставит важные вопросы, которым, кажется, нет конца. «Чашку хорошего кофе найти трудно, — пишет Зингер. — Есть хороший черный кофе, но, если вы ищете кофе со сливками, как в Нью‑Йорке, вас, скорее всего, ждет разочарование». Он замечает также, что «очень популярен йогурт, а также разновидность сметаны, которая называется лебения». И еще кое‑что: «Повсюду балконы. Люди сидят на балконах, едят на балконах, принимают гостей». Он замечает, что на улицах много элегантных людей, но хорошо одетых встретишь редко. Он даже посвящает целый абзац трисим — плотным ставням, которые должны защитить дом от средиземноморского солнца. Какой бы ни была история, настоящая жизнь всегда интересна.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/11/lech320ima_Stranitsa_115_Izobrazhenie_0001.jpg)
Важную часть этой настоящей жизни, замечает Зингер, составляет постоянная угроза войны. «Враг может напасть со всех сторон: с севера, с юга, с востока», — рассказывает Зингер после поездки в кибуц Бейт‑Альфа. «Но в Израиле путешественник заражается загадочной смелостью, свойственной всем евреям в Израиле. Такое мужество трудно объяснить». О Тель‑Авиве он пишет: «Враг недалеко. Если в Нью‑Йорке враг был бы так близко, как тут, вы бы содрогнулись и постарались бы убежать. Но на улицах, по которым я хожу, царит странное спокойствие, умиротворенность, которая, похоже, рождается из физической и духовной атмосферы». То же самое в Иерусалиме: «Трудно поверить, что вы находитесь близко, невероятно близко к врагу». По пути на гору Сион он опять задумывается об этом таинственном мужестве: «Я не герой, но у меня нет страха. Я бы сказал, что Израиль заражен храбростью. В любой другой стране такая прогулка, на самой границе с врагом, вызвала бы у меня страх». Насилие — это реальность, с которой израильтяне сталкиваются постоянно; и нет сомнений, что с течением времени оно затронуло и, возможно, заразило наше общество, и в отношениях израильтян к неевреям, и в отношениях друг с другом. Но факт остается фактом: чтобы жить здесь, нам всем нужно особое мужество в отношении внешних угроз и даже собственных соседей.
В одной из статей, где Зингер рассказывает о людях, с которыми ему довелось повстречаться в этом путешествии, он упоминает Биньямина Варшавяка — старого приятеля из Билгорая, который переехал в Израиль. Жизнь в Израиле показалась Биньямину слишком тяжелой, и на какое‑то время он уехал в Южную Америку, но в конце концов вернулся и стал работать в кибуце. Его история печальна, но Зингер видит в биографии этого человека элемент избавления — ему нет места нигде, кроме как в еврейском государстве. «Чтобы иметь глубокие духовные потребности, вам не обязательно быть неординарным человеком, — думает он. — Простые люди часто жертвуют личным счастьем, чтобы добиться улучшения духовной атмосферы. Израиль полон таких людей, особенно много их в кибуцах. Я могу сказать, что почти все кибуцники в той или иной степени идеалисты».
В конце концов, предполагает Зингер, парадокс еврейской жизни в Израиле заключается в сердцах евреев, которые продолжают превращать Израиль в свой дом. «Вера в это место, как шабат, это нечто автоматическое и инстинктивное, — пишет он. — Уста отрицают, но сердце верит. Как бы иначе люди могли жить здесь?» 
Оригинальная публикация: Faith in Place: Isaac Bashevis Singer in Israel
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2015/01/lech273_Stranitsa_28_Izobrazhenie_0001-1-400x300.jpg)
Исроэл Некрасов: «Без Башевиса нет литературы ХХ века»
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/05/Singer-Fiction-QA-1.jpg)
The New Yorker: О неопубликованном рассказе Исаака Башевиса-Зингера
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2018/01/ssingger.jpg)