The New Yorker: О неопубликованном рассказе Исаака Башевиса-Зингера
Давид Стромберг — писатель, переводчик и литературовед, который занимается изданием наследия Зингера.
ДЕБОРА ТРАЙСМАН → Работая в архивах Исаака Башевиса‑Зингера, вы обнаружили ранее не издававшийся рассказ «Жилец». Как вы думаете, почему этот рассказ не публиковался при жизни Зингера?
ДАВИД СТРОМБЕРГ ← Во‑первых, важно подчеркнуть одну вещь: этот рассказ не только никогда не издавался по‑английски — похоже, он не печатался и на идише. В большинстве случаев Зингер печатал рассказ в прессе на идише, а затем использовал вырезки, чтобы сделать перевод на английский. Этот рассказ, видимо, переведен прямо с рукописи. Переводчик не указан, но в найденном в архиве черновике содержатся собственноручные исправления Зингера по‑английски, так что, вероятнее всего, он перевел рассказ самостоятельно, возможно при участии помощника, который внес какие‑то правки. Ни на рукописи, ни на переводе даты нет, поэтому мы не знаем точно, когда рассказ был написан. Могу только предположить — частично на основании качества машинописи и бумаги, использованной для первоначального текста, частично исходя из тематики и мотивов самого рассказа, — что его написание относится к началу или середине пятидесятых годов.
Так что вопрос состоит не только в том, почему рассказ не был опубликован, но и в том, почему Зингер потратил время и силы, чтобы перевести на английский язык произведение, не изданное на идише — языке, на котором он печатался гораздо чаще. Трудно и рискованно выдвигать гипотезы, располагая столь скудной исторической информацией. Но можно предположить, что причина, по которой он бросил рассказ, как‑то связана с сюжетом. Мне кажется, в середине пятидесятых нелегко было без всякой апологетики писать о судьбах, травмах и настроениях людей, переживших Холокост. Кроме того, это было странное и малоподходящее время рассказывать о религиозном еврее, у которого нет другой общины, кроме отчаявшегося жильца. Интересно, что евреи из Сохачева, которые основали общину в Нижнем Ист‑Сайде в восьмидесятых годах XIX века, а в 1920 году построили общинное здание по адресу Ладлоу‑стрит, 121, содержали большое погребальное братство, и поэтому вполне правдоподобно, что старик уже заплатил им за место на кладбище.
ДТ → Рассказ построен в виде спора между глубоко верующим человеком и человеком, чья вера в Б‑жественную милость пошатнулась после Холокоста и советских лагерей. Оба они приехали в Нью‑Йорк, чтобы начать жизнь с чистого листа, только первый до войны, а второй после. Как вы думаете, почему их взгляды настолько отличаются?
ДС ← Эти двое не только стали свидетелями разных исторических событий — они жили практические в разные эры. Реб Бериш не видел Холокоста, но он убежал от погромов и нищеты Российской империи. В трудные эмигрантские годы он толкал тележку по Нижнему Ист‑Сайду. Ему удалось выжить и даже скопить небольшую пенсию, но он не добился в Америке такого «успеха», как другие евреи его поколения. Большинство евреев Нижнего Ист‑Сайда уже десятки лет как переехали в более зажиточные кварталы Нью‑Йорка, а он живет прямо за мостом — в Вильямсбурге, где еще не появилась большая хасидская община. Он — беженец, лишенный корней и сохранивший веру и обычаи Старого Света, но так и не осуществивший мечту о благополучии, которая в Америке в период между двумя мировыми войнами часто означала видоизменение традиции или отказ от нее. Моррис Мельник развивался по совершенно иной исторической траектории. Он приехал в Америку после окончания Второй мировой войны, сломленный, лишенный надежд или мечтаний, потерявший всех, кто был ему близок, после того как он стал свидетелем самых мрачных эпизодов человеческой жизни на Земле. Похоже, он не был верующим и до Второй мировой войны, а пережитый опыт лишь усугубил сомнения, превратив их в горечь, цинизм и нигилизм.
Но, в конце концов, оба героя придерживаются убеждений, которые приносят им утешение. Вера реб Бериша, может быть, и стала причиной его изоляции в Америке, но он не отказывается от нее, потому что как бы одинок он ни был, верность Б‑гу и еврейской религии дает ему чувство связи с поколениями предков. Более молодой Моррис, может быть, смотрит на это иначе, но когда становится суровой реальностью такое непредставимое зверство, как Холокост, вера сама по себе не решает проблемы, но по крайней мере предлагает ощутимый противовес отчаянию и сомнению. Благодаря этому герои получают возможность вступить в диалог. Неважно, чья точка зрения правильная, а чья неправильная. Важно, что во что бы эти два беженца ни верили, оба они оказались на обочине американского общества, и каждый по мере сил пытается справиться с персональной травмой и болью.
ДТ → Вы думаете, что Зингер был больше согласен с одним персонажем, чем с другим?
ДС ← Я полагаю, что Зингер понимал обе точки зрения и сочувствовал обоим героям. Он разделял цинизм Мельника, но одновременно верил в целительную силу веры реб Бериша.
ДТ → В какой‑то момент Мельник называет Б‑га «нацистом из нацистов», «архигитлеровцем». Насколько радикально это могло прозвучать в то время?
ДС ← Это и сегодня радикально! И, разумеется, в пятидесятых годах такую идею нелегко было выразить в печати. Но при всем радикализме, я полагаю, людям, пережившим Холокост, это чувство могло быть знакомо или понятно.
ДТ → Мельник действительно такой циник, каким он желает казаться, или его представления обусловлены больше болью и гневом? Почему, по‑вашему, реб Бериш все время возвращает его к этим печальным темам?
ДС ← Реб Бериш упорно держится за свою веру. В рассказе его непреклонность еще и осложняет ему адаптацию в американском обществе, где он, видимо, встретил немало сомнений и цинизма разного рода. Тем более он должен быть крепок в вере перед лицом ожесточения Мельника! И все же тот факт, что это ожесточение вызвано болью и гневом, оставляет возможность для покаяния. Реб Бериш вновь и вновь заговаривает с ним, потому что в его еврейской традиции путь обратно к религии всегда открыт, и если Мельник пойдет по нему, у реб Бериша будет доказательство, что вера преодолевает сомнения.
ДТ → Как вы думаете, почему Зингер написал «Жильца» именно в этот период своей жизни?
ДС ← Если рассказ действительно, как я подозреваю, был написан в пятидесятых, он совпал с собственным «возвращением к вере» Зингера — я имею в виду не соблюдение традиций, а литературное воскрешение родительской веры. Главным выражением этого «возвращения» стала серия фрагментов, которая позднее была опубликована в качестве сборника воспоминаний «Папин домашний суд», впервые напечатанного на идише в 1955 году . Рассказ, видимо, связан с его собственными колебаниями между верой и сомнениями: Б‑г жесток, но чудо человеческой веры побеждает.
ДТ → Вы работаете с наследием в поисках ранее не опубликованных сочинений Зингера. Где и как вы их находите?
ДС ← Это незаконченная и трудоемкая работа, которая подразумевает изучение библиографий, архивов, микрофильмов и библиотек по всему миру. Дело жизни Зингера прервалось — он просто не успел перевести, отредактировать и издать все написанное. В настоящее время мы работаем над публикацией текстов, переведенных при жизни автора им самим или под его контролем, но это лишь первый шаг. Есть и еще романы, рассказы, воспоминания, очерки и даже пьесы — некоторые из них выходили на идише, другие, как этот рассказ, существуют только в рукописях. Читатели и критики могут считать, что Зингер уже умер, но для тех, кто участвует в издании его произведений, он жив. 
Оригинальная публикация: The Editor for Isaac Bashevis Singer’s Estate on Discovering an Unpublished Story
