После пандемического 2020 года осень 2021‑го стала самым желанным временем для проведения фестивалей. МЕКФ — не исключение. Открывала фест новая работа Ари Фольмана — израильского режиссера, запустившего в 2008 году своим «Вальсом с Баширом» мировой тренд на документальную анимацию. «Где Анна Франк» — настоящий «долгострой». В кропотливую работу над рисованной историей самой знаменитой жертвы Катастрофы подключались новые и новые страны, к которым в конце концов добавилась и Россия.

«Ася» — кино редкой душевной теплоты и почти этнографической точности. «Русский» Израиль здесь одновременно узнаваем и лишен раздражающей стереотипности. Режиссер Рути Прибар, затевая картину, даже пыталась выучить русский. Выучить не выучила, но языковая чуткость однозначно выделяет «Асю» в массиве израильских фильмов с русскоязычными героями. Опыт личной утраты — 14 лет назад из‑за неизлечимой болезни Рути потеряла старшую сестру — наложился на историю русской алии.

Оскароносная трагикомедия «Кролик Джоджо» вышла в международный прокат год назад. В России же чиновники посчитали «Кролика...» зайцем и лишили обещанного прокатного удостоверения. Можно долго гадать, что смутило госмужей, нелепость ли Гитлера, присутствующего в воображении десятилетнего героя на правах почти коуча, или методы нацистской идеологической обработки молодежи, оказавшиеся слишком узнаваемыми в нынешних российских реалиях. В любом случае, сейчас показ фильма на большом экране столичного кинотеатра стал пусть скромным, с соблюдением формальностей, но актом непослушания.

Главным событием фестиваля стало «Подстрекательство» — воссозданная в лицах история Игаля Амира, убийцы премьер‑министра Израиля Ицхака Рабина. «Подстрекательство» виртуозно сочетает документальные съемки реальных событий — переговоров, протестов, фрагменты теленовостей и собственно зафиксированное камерами убийство Рабина с введенными в ткань фильма игровыми сценами. Но это именно художественное кино с потрясающими актерскими работами — снятая на пленку реальность 1995 года почти бесшовно вплетается в режиссерскую конструкцию.

Волчек признавалась, что не знала своих еврейских дедушек и бабушек. В интервью рассказывала: «Папа был человек русской культуры, родом из Витебска, размешивал краски своему великому соседу Шагалу». В перестройку она первым делом восстановила запрещенный спектакль Хуциева, 1967 года, «Это случилось в Виши», по Миллеру, — о том, как в оккупированной Франции представители титульной нации сдавали евреев.

Важная особенность МЕКФ — смелость, порой даже дерзость контента. Хотя основная часть фильмов по‑прежнему крутится вокруг тем Холокоста и религии, в программу всегда попадают картины экспериментальные и провокационные. МЕКФ не боится ЛГБТ‑тематики, арабо‑израильского конфликта, религиозных противоречий, непривычных киноформ. Редкое качество для российских фестивалей.

Если считать программу кинофеста путеводителем по современному кино Израиля, можно сделать вывод, что социальные и политические драмы, некогда главный жанр израильского кино, вытесняются романтическими комедиями и мелодрамами. Фестиваль улавливает последние тенденции: обращение к жанровому, зрительскому кино, концентрация на традиционных ценностях, возвращение к корням, торжество семейственности. Именно семья — попытки ее создать, сохранить и преумножить — оказалась в центре подавляющего большинства показанных картин.

Организаторы не побоялись экспериментальных форм, впервые сделав попытку выстроить внутреннюю логику программы, установить преемственность между нынешним и предшествующими фестивалями, обратиться к разным сегментам публики, от ЛГБТ до любителей тату.

Фестиваль израильских фильмов в последние годы тяготеет к зрительскому кино — качественно сделанному, литературоцентричному, повествовательному и до определенной степени позитивному. Почти все фестивальные ленты завершились хеппи‑эндом, пусть местами и относительным. Попытка обойти острые углы и обойтись без излишних экспериментов, концентрация на традиционных ценностях делает программу фестиваля крайне благообразной, но исключает какую‑либо интригу. Короче: ешь, молись, люби, в том числе родину.

Традиционное погружение в жизнь героев через личное общение — портрет провинциального Израиля 1950–1960‑х годов от классика документалистики Михаль Авиад или исповедальный «Кто теперь меня полюбит?» братьев Томера и Барака Хейманнов сменили более изощренные способы демонстрации разнообразия еврейской жизни. Ведь историю можно рассказать через архитектуру, хореографию, футбол, кухню, живопись. Через все, что соприкасается с людьми, через то, что они создают. 

Те, кто приехал в концлагерь в воскресный день, прихватив детей, собачек и провиант, неплохо знакомы с историей. Тогда что привело сюда эти толпы? Они стоят в очереди, чтобы посмотреть на что? Какой опыт рассчитывают приобрести, повторяя скорбный путь заключенных по лагерю? Хотят ли почтить память погибших?

Мелкие зарисовки, остроумные диалоги и эффектные кадры Кейдан словно нанизал на бесконечные хайфские лестницы, которые ведут героев — разочарованного писателя Ури и бывшего археолога, а ныне владельца лошадок‑автоматов Моше — то вверх, то вниз. Один хочет все бросить, другой пытается хоть что‑то спасти. Формальный сюжет, впрочем, не так важен, как ощущение от города, его вкуса и запаха, которые Кейдан пытается передать.