Почти четверть века назад молодой иерусалимский хабадник вместе с семьёй поселился в Москве и принял на себя руководство синагогой и центром социального обеспечения. Россия и жизнь российских евреев для него  всё ещё остаются предметом открытия, постоянного интереса и острого внимания. Но теперь уже, по прошествии лет, он здесь совсем свой. Не внешний наблюдатель, а внутренний.

Способен ли сборник кулинарных рецептов стать признанием в любви? И ответ очевиден. Все, что тут сказано, — о любви к Израилю и памяти его народа, многосоставной и единой. Один только перечень названий блюд, предлагаемых к приготовлению, заставляет задуматься, как много источников у современной культуры Израиля

Хотя ни их семьи, ни даже в целом турецкие евреи с коренными турками в середине XX века не враждовали, но непредвиденно смертоносной и неожиданно враждебной оказалась вся среда. «...перестань видеть в своих единоверцах центр мира», — говорит герой любимой женщине в одной из трудных ситуаций, для нее это выглядит как чудовищная слепота. «Но какое все это имеет отношение к нам?» — восклицает он, почему‑то не видя, что победа или поражение немцев в войне для нее в буквальном смысле вопрос жизни и смерти.

Родившийся в 1938 году в Москве, Маркиш живет в Израиле уже больше полувека, репатриировался в 1972‑м. Он воевал за Израиль — служил в боевых частях израильской армии во время войны Судного дня. Но на иврит (как и на другие языки) его переводят. А пишет он все это время по‑русски. Пограничье — место собственного многолетнего обитания автора, структура его личности.

В целом тема еврейской судьбы не главная в рассказанной истории, она то и дело отходит на второй план, но ее присутствие не перестает ощущаться. Катастрофу европейского еврейства оба героя книги застали, будучи детьми: оба родились незадолго до Второй мировой войны, оба потеряли в ней родных. Более того, Катастрофа связала их, как оказалось, задолго до встречи: «...изучая в подробностях тот состав, что увез моего отца в Освенцим, — пишет Грюмбер, — мы обнаружили, что в том же составе ехали твои дядя и тетя, родная сестра твоей матери».

За всем, что Ржевская писала и говорила, стоит одна ведущая мысль, которая — не случись в ее жизни войны — вероятно, была бы продумана и проговорена на другом каком‑то материале. Это мысль о том, что важнее войны. «...хочется напоследок, — писала Ржевская, — сказать просто о самоценности жизни, в какую бы эпоху ни суждено было родиться».

Оказывается, в кибуцах у детей принято называть родителей не мамой и папой, а по именам, потому герой книги с сестрой, усвоив это от выросших в кибуце родителей, называют своих маму с папой Рутой и Михой... Но, оказывается, даже израильтяне не все знают этот кибуцный обычай: Нету жестокие сверстники дразнят тем, что, раз она зовет маму Рутой, значит, она маме неродная, удочеренная.

Безмозгис — канадец, но родился он в 1973‑м в советской Риге и уехал с родителями в Канаду в шестилетнем возрасте. Он пишет прозу и снимает кино прежде всего о людях из привычной для него среды — евреях, эмигрировавших из СССР. Не очень известного по эту сторону российской границы автора в англоязычном мире ценят: еще в 2010‑м журнал «Нью‑йоркер» включил его в двадцатку лучших писателей моложе 40 лет, а критики приветствовали в нем наследника двух литературных традиций: русской — Исаака Бабеля — и американской — Филипа Рота и Бернарда Маламуда.

Хаим Беэр написал много, но именно роман «Перья» снискал автору, начавшему свой путь в литературе еще в шестидесятых, всеизраильскую славу. Эта книга — часть автобиографической трилогии о взрослении человека, рожденного в Иерусалиме за несколько лет до образования Государства Израиль.

То, что было начато как история одной‑единственной жизни, типичной и очень характерной, разрослось до семейной саги, до истории разных ветвей все еще ветвящегося родового древа Гройсманов, а по большому счету — до истории русско‑украинского еврейства в минувшем столетии. В каком‑то смысле можно сказать, что это история всего советского и раннего постсоветского общества, — роман отчасти и исторический.

Под именем знаменитого фотографа Роберта Капы с самого начала «скрывались» два человека. Он — венгерский еврей Эндре Фридман. Она — польско‑немецкая еврейка Герта Похорилле, она же Герда Таро. Два молодых всеевропейца, экспаты, встретившиеся в Париже, увлеченные левыми идеями, оба — характернейшие человеческие типы посттрадиционной, межвоенной Европы. Прекрасно знавшие свою уязвимость в атмосфере нараставшего антисемитизма — и всей своей жизнью бросавшие ей вызов. Совсем скоро она погибнет, и вся слава «Роберта Капы» достанется ему.

В каком‑то смысле это роман воспитания. Совершенно независимо от того, что в Израиль героиня приехала уже взрослым, вполне сложившимся человеком, со своими привычками, представлениями, предрассудками, с приобретенной уже профессией и опытом работы (искусствовед, специалист по алтайским наскальным росписям, — казалось бы, это далеко от израильских сюжетов): с ее переездом на землю предков начинается воспитание новой личности. Рост ее навстречу еврейской памяти, не только личной, но и надличной тоже: полноправному вступлению в символическое наследство.